– Некоторые писатели сейчас считают так. Россия – такая страна, которая все равно существовала бы и не ходила бы под немцами. И что это за победа – 35 миллионов потеряли! Разве победили мы?

– Это как раз такие люди говорят, из-за которых нам трудно достаются победы. Живут предрассудками. А забыли, что Русь 300 лет была под татаро-монгольским игом? И не будь такого, как Сталин… Это говорят люди малосоображающие. С чужих слов.

– И еще: Молотов ничего другого тебе не скажет, он вынужден защищать свою неверную точку зрения. И вообще из него ничего вытянуть невозможно.

– Я не считаю, что все, что мы сделали при Сталине, было правильно. Но основное – это наша гордость. Если б мы получили поражение, победы долго пришлось бы ждать.

Выдержал наш строй, партия, народы наши и, прежде всего, русский народ, который Сталин называл наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза. И в этом не было проявления великодержавного шовинизма, а была историческая правда. Кто-кто, а Сталин разбирался в национальном вопросе. И правильно назвал русский народ той решающей силой, которая сломала хребет фашизму. Сталин, как никто, понимал великое историческое предназначение и тяжелую миссию русского народа. То, о чем писал Достоевский, – что ко всемирному, всечеловеческому объединению народов сердце русское может быть более других предназначено…

– Маршал Голованов мне говорил, что не встречал человека, который бы больше болел за русский народ, чем Сталин.

– Будет Россия, будет и Советский Союз, и всем будет хорошо. Не зря Сталин занялся вопросами языкознания. Он считал, что когда победит мировая коммунистическая система, а он все дела к этому вел, – главным языком на земном шаре, языком межнационального общения, станет язык Пушкина и Ленина… Исторические книги приходится читать?

– Читаю «Историю Государства Российского» Карамзина, дореволюционное издание. К сожалению, сейчас не переиздают.

– Это, конечно, интересно. Но, если будешь знать историю только по Карамзину, плохо. Нужны разные точки зрения. А Карамзин любит одно свое – православное.

– Да, но православие все-таки положительно послужило России.

– Безусловно. Мне пришлось в МИДе выступать по этому вопросу, перед своими, по поводу то ли статьи, то ли басни Демьяна Бедного – там у автора такое мнение, что славяне как бы сдуру бросились в Днепр принимать православие. Пришлось внутренне охладить его, что это вовсе не сдуру было сделано, а это был шаг в сторону Запада, шаг с нашей стороны в сторону людей, которые нам были наиболее нужны, чтоб не наделать ошибок в отношениях с нашими соседями. Это для России было полезное дело, и незачем нам показывать свою глупость. Не всем среди чистых большевиков, коммунистов это было понятно. Это был не только духовный, но и политический шаг в интересах развития нашей страны и нашего народа…

К Владимиру Мономаху ходили многие – евреи, христиане и прочие. Это по тому не подходило, это по другому… Магометанство не подходит, потому что «веселие Руси есть питие» – вот откудова пошло. А православие допускает и благолепие большое, значит, украшение.

В общем, конечно, это было не так фактически, а было желание быть поближе к Западу, к культуре, чем к мусульманам на Востоке. И вот повернули на Запад – там культура была выше, казалось, это единственное, что может поднять нас, – именно поворот на Запад.

Надо сказать, и Сталин не был воинственным безбожником. Конечно, прежде всего, он был революционером и продолжал линию Ленина против поповщины, – говорит Молотов.

– Мне наши полководцы рассказывали, что Сталин перед сражением, напутствуя, обычно говорил: «Ну, дай бог!», или «Ну, помоги господь!». А писатель Владимир Солоухин, служивший во время войны в Кремле, рассказывал: «Выходит на крыльцо Иосиф Виссарионович. По левую руку – патриарх Алексий, по правую…» – «Наверно, Молотов?» – спросил я. «Митрополит Крутицкий и Коломенский, – не моргнув, ответил Владимир Алексеевич. – А что ты смеешься? Он попов уважал. Сказывалось семинарское образование…»

– Ну, это он чересчур, – улыбается Молотов. – Правда, церковные песни мы иногда пели. После обеда. Бывало, и белогвардейские пели. У Сталина был приятный голос…

Много сложностей прожито. Но теперь мы стоим на твердой почве. Некоторые глупости допускают наши историки и те, которые с ними под одной крышей сидят. Основное мы выдержали, и победа наша крепкая.

Но придется, конечно, еще не раз испытать трудные времена.

15.08.1972, 11.03.1983, 04.10.1985

«Пусть Вячеслав поработает…»

– Сталин все свои подарки сдал в музей, – говорит Шота Иванович.

– Да, в музей. Мне тоже дарили. Там, в Министерстве иностранных дел сваливали куда-то. Мао Цзэдун подарил мне вазы замечательные, потом какие-то скульптурки. В министерстве остались. А часть, вероятно, в Совете Министров. Я не мог этим заниматься. У Сталина был целый музей, дарили очень ценные вещи, искусство, это надо бы сохранить.

– Сейчас себе домой забирают.

– Возможно, возможно.

– Мы на днях, – рассказываю Молотову, – подъехали к бывшей даче Сталина, к Ближней. Там разговорились с охранником. Он работал при Сталине, дежурил в ту ночь, когда Сталин заболел. Рассказывает: «Сталин вечером гулял. К кому-то подошел, спросил: «Ну, что у нас сегодня на ужин?»

– Да, да.

– «Вошел, – говорит, – в свою комнату и не вышел».

– Не вышел… Мы жили со Сталиным в одной квартире в Кремле, в здании, где сейчас Дворец съездов построен новый. Редко, но, бывало, по вечерам друг к другу заходили. Были годы, когда довольно часто это было. У него на даче обыкновенно, либо на одной, либо на другой. Больше на Ближней. А Дальняя – это в районе Домодедово.

«Что с вами будет без меня, если война? – спрашивал он уже после войны. – Вы не интересуетесь военным делом. Никто не интересуется, не знает военного дела. Что с вами будет? Империалисты вас передушат».

И в этом упреке была доля правды. Мало очень мы интересовались военным делом. Надо сказать, что Сталин исключительно был на месте в период 30-х годов и войны. Потому что надо было не только знать военную науку, но и вкус к военному делу иметь. А у него этот вкус был.

После войны Сталин собрался уходить на пенсию и за столом сказал: «Пусть Вячеслав теперь поработает. Он помоложе».

Разговор такой у него был на даче, в узком кругу. Он сказал без всякого тоста.

04.10.1972, 06.06.1973

– Вы считаете, что после войны Сталину надо было уходить на пенсию.

– Нет, я так не считаю. Но он, по-моему, был переутомлен. И тут кое-кто на этом играл. Подсовывали ему, старались угодить. Поэтому доверие к Хрущеву и недоверие ко мне.

– Может быть, надо было его оставить почетным председателем партии?

– Может быть, не только почетным…

– А работать он был способен?

– Видите, все меньше. Он был Председателем Совета Министров СССР, и на заседаниях Совета Министров председательствовал не он, а Вознесенский. После Вознесенского Маленков, поскольку я был на иностранных делах, и к тому же уже не был в числе первых замов, а если и был, так только формально.

«Мы русские…»

– Очень он любил Россию, – говорит Шота Иванович. – Я думаю, почему. Он в России жил, в Сибири, в гражданскую войну изучил, был в хуторах, везде, очень глубоко понимал и очень русский народ любил.

– Верно, очень любил, – соглашается Молотов.

– Править Россией и не любить русский народ…

– Немцы не любили, – замечает Молотов.

28.07.1971

– Мы русские… – Сталин говорил от имени советского народа, – начинаю разговор.

– Мы, русские, стоим на первом месте, – говорит Молотов, – но нельзя сводить к русскости все дело. Оно более широкое… Нельзя только русских считать хорошими. А у вас в стихотворении о Сталине сказано: «Великим русским этот был грузин». Это довольно хлесткое выражение, но, по-моему, что-то тут надо добавить об интернационализме, а не русскость подчеркивать. Сами русские тоже ничего бы не сделали, потому что у русских тоже много недостатков, да и не может не быть.