90

"Нет, нет, - думает Табита, - не такая уж я дурочка". Но принимать Бонсера всерьез невозможно, и она все еще во власти веселья, которое словно переполняет не только душу ее, но и тело. В ней проснулась энергия, бездействие сразу наскучило. Она покупает новую шляпу. На письмо Бонсера она не отвечает, но едет в Лондон, а потом, чувствуя себя виноватой и смешной, спешит на рандеву. Но и чувство вины ее веселит. Она смеется над собой, над своим безрассудством. Оправдывается. "Да он и не явится. Не мог он рассчитывать, что я приду".

Но Бонсер, оказывается, на это рассчитывал. С уверенным видом старого ловеласа он уже поджидает ее. Он разрядился, как заправский сердцеед цветок в петлице, шляпа набекрень. В результате выглядит как обносившийся пшют. "Полковник", - вспоминает Табита, смеясь и глядя на его напомаженные волосы, на ярко-синий галстук, засунутый за желтый жилет, тесный синий пиджак, разлезающийся по швам, спортивного покроя брюки, подштопанные у карманов, сношенные рыжие ботинки, полуприкрытые старыми гетрами. "Вид у него просто неприличный".

Но Бонсер вполне собой доволен. Табиту он приветствует небрежно, чуть что не свысока: - Привет, Пупс! Выглядишь прелестно. До сих пор любой женщине дашь сто очков вперед. Эх черт, как будто это только вчера было, как ты глянула на меня - и все, заарканила. А ведь стоило того, разве нет? Хорошо мы с тобой пожили? Что будешь пить? Пошли, такой случай надо отметить. - И, подхватив ее под руку, тащит в какой-то бар. Табита заявляет, что пить не будет и покупать кафе не собирается. И уезжает ранним поездом в Эрсли. Но ей стало еще веселее, и через неделю она снова встречается с Бонсером. Встречи повторяются из недели в неделю, и каждый раз у него какой-нибудь новый план. Будь у него тысяча фунтов, он открыл бы сразу несколько ночных клубов и загребал бы пять тысяч в год. Эту тысячу могла бы вложить в дело Табита. - Пойми, это же собственность, риска ни малейшего.

- Но, Дик, я не то что тысячу, я и пятьдесят не могу снять со счета без ведома моего поверенного.

- Так они под опекой?

- Кажется, нет. Это военный заем.

Бонсер качает головой - этакое невежество в финансовых делах! - и спрашивает, какой она получает доход. А узнав, восклицает: - Значит, у тебя не меньше семи тысяч - вернее, даже восемь - маринуются в военном займе! Да это же преступление...

И когда Табита отказывается перепоручить управление своими деньгами ему, он разыгрывает оскорбленные чувства. - Не доверяешь ты мне, Тибби, вот в чем горе. Из-за этого у нас и тогда все разладилось, когда ты ушла и оставила меня на мели. Тебе на меня плевать, так оно и всегда было.

- Вовсе нет, Дик.

- Да, да, я-то знаю. Предложи я тебе сейчас пожениться, ты бы что сказала? Ага, вот видишь, уже смеешься надо мной.

- Ну что ты. Дик. - Но она не может сдержать улыбки.

Бонсер вскакивает с места. - Сам виноват, - произносит он с горечью. Старый дурак. Но больше ты меня не поймаешь. - Он уходит и в самом деле больше не просит свиданий.

91

"И очень хорошо, - говорит себе Табита. - Я слишком часто с ним виделась. Поощряла его домогательства".

Но теперь ее жизнь в Эрсли стала такой никчемной и пресной, что она не знает, куда себя девать. Даже мрачные размышления не помогают. Благородная поза отчаяния, молчаливого протеста - ничего этого не осталось, так что и одиночество потеряло всякий смысл, стало мучительной пустотой. Три недели она почти не спит, то и дело плачет и наконец, совсем измучившись, пишет Бонсеру и предлагает, с рядом оговорок, попить вместе чаю. "Я смогу вырваться лишь ненадолго и надеюсь, что ты больше не будешь болтать глупости".

Бонсер тут же предлагает съездить на воскресенье в Брайтон, где "что-то продается". Они встречаются, и Табита поднимает его затею на смех. Бонсер бушует. - Так какого черта ты приезжала? - и Табита, прежде чем уехать домой, связала себя обещанием провести с ним конец недели, правда, не в Брайтоне, а в Сэнкоме. "Там меня знает хозяйка одной гостиницы, скажу, что поехала к ней".

- Ну, если ты боишься сплетен...

Табита боится Бонсера. Но конечно, Джону и Кит стало известно, что Бонсер побывал в Сэнкоме. Две бывшие знакомые Табиты, из тех, кому до всего есть дело, сочли своим долгом написать Джону. Он забегает к матери по дороге с лекции на заседание. - Мама, неужели это правда, что ты виделась с этим мерзавцем?

- А я думала, он тебе нравится. Когда-то он тебе даже очень нравился.

- Дорогая мама, речь не о том, что я думал десять лет назад, а о том, что может случиться с тобой сейчас. - Молодой человек взбешен безрассудством матери - только этой заботы ему не хватало.

- Тебе не кажется, Джон, что в моем возрасте я способна сама о себе позаботиться?

- Казалось до последнего времени, но сейчас это для меня еще вопрос.

Табита в сердцах отвечает, что вопрос этот, во всяком случае, решать ей. И не идет к Джону на следующее чаепитие.

- Сама знает, что ведет себя глупо, - говорит Кит. - Вот и напросилась на ссору, чтобы был повод нас избегать.

- Да брось, мама никогда не была такая. Выдумываешь всякие тонкости.

А Табита и правда готова порвать с Джоном и Кит, если они вздумают отваживать от нее Бонсера. Особенно ей страшно, как бы они не узнали, что Бонсер несколько раз делал ей предложение. "Замуж я за него, конечно, не пойду, - рассуждает она, - но не допущу, чтобы его, беднягу, подвергли оскорблениям".

Однако эти предложения и сами по себе ее беспокоят, потому что после каждого отказа Бонсер негодует все сильнее и пропадает все дольше. Наконец он не появляется целый месяц и этим вынуждает Табиту поехать к нему в Ист-Энд и объяснить, что она не хотела его обидеть.

Он снова делает предложение, и она соглашается. И едет домой как пьяная, испытывая одновременно отчаяние самоубийцы и ироническую жалость к самой себе. "Зачем я это сделала?" А в назначенный день выходит из обшарпанного бюро регистрации браков на Билбери-стрит, растерянно улыбаясь. "Как это произошло? Или я действительно лишилась рассудка?"

Но ее переполняет огромная тайная радость. Радует именно безрассудство этого шага, и в Пайнмуте, где решено провести медовый месяц, она входит в гостиницу, волнуясь, как юная новобрачная. Ибо радость ее - нежданный подарок судьбы, как помилование после смертного приговора.