Наверху лязгала зенитка, сшибая кирпичи и душманов то с гаража, то с ангарного цеха, а в бочкообразных минометных окопах звонко ухали "русские Стоксы"*. Артиллеристы орудовали на огневой, как черти, с той особой лихостью, которая дается только в награду за мастерство и верность Правому Делу; это -- сплав умения, отваги и готовности к смерти, древняя славянская боевая ярость, что медленно разгорается, но, разгоревшись, сметает врага в преисподнюю волной ледяного голубого пламени. Я был там, я видел это, и, черт побери, я знаю, что говорю.
-- Как оно?
-- Нормально, товарищ капитан! -- На Косте Суранове красовался бронежилет внакидку на голый торс, в зубах -- сигаретка. -- Малышу вот ногу прострелили, но ничего, несильно!
-- Лады, мужики! Наша ломит! Век свободы не видать, мы их сегодня уделаем, как Бог черепаху! -- рявкнул я, доставая бинокль и устраиваясь на бруствере. Бойцы проорали в ответ что-то нестройное, но восторженное, и мы в три ствола начали рассаживать заводоуправление и "Красный молот". Спустя какое-то время я краем глаза (смотрел-то в основном в бинокль) заметил движение слева. Очередной разрыв вражеской гранаты -- и в траншею свалился, волоча за собой ящик с минами, заряжающий второго расчета. Выглядел он вполне нормальным, только слегка ошалевшим. Крышка ящика сорвана, заряд основной, взрыватель -- на фугас, огонь!
-- За комбата, сволочи! За Сову! Получайте! -- ревел боец, с предельной скоростью швыряя в ненасытное дуло мину за миной.
Из-под перекрытия траншеи вдруг мячиком выкатился плотный рыжий ефрейтор, санинструктор батареи Юра Перфильев. Правой рукой, как клещами, он молча вцепился в плечо заряжающего, а левой резко что-то дернул -- и в ладони у него оказался черный осколок гранаты, размером с бритвенное лезвие и почти такой же острый, пробивший солдату бронежилет между титановыми пластинами и на излете воткнувшийся в ребро. Парень в горячке боя даже не заметил этой раны. Так вы думаете, он ушел в санчасть? Черта с два: Перфильев зашпаклевал ему рану, и миномет снова загрохотал на всю катушку.
Лирическое отступление 6
... Вот вам, господа, и очкарик! Хотел бы я посмотреть на бойца, которому пришла бы в голову неумная мысль обидеть невысокого, флегматичного очкарика -- Юру Перфильева. Хладнокровию и профессионализму этого простого солдата срочной службы мог бы позавидовать бывалый фельдшер "скорой помощи". Незадолго до описываемой свистопляски я, с проста ума, подъехал к начальнику батальонного медпункта, чемпиону мира, чемпиону Олимпийских игр по велоспорту, капитану медслужбы Евгению Колечицкому с предложением: провести с санинструкторами подразделений цикл занятий по оказанию первой помощи при огнестрельных и рваных (осколочных) ранениях и переломах. Женя только почесал бороду:
-- Митрич, кто бы суетился! Твоего Перфильева учить -- только портить. Ему пора хирургическим медбратом работать, а он у тебя на санинструктора разменивается. ... А потом ссыпался в минометную "бочку" ефрейтор Корниенко, разведчик-наблюдатель из отделения артиллерийской разведки и самый меткий стрелок-автоматчик в батарее, из тех полусказочных ребят, что пулей бекаса на взлете валят (кроме шуток, у нас есть и такие). Левая ладонь его превратилась в карикатурную лягушачью лапу: нелепый лохматый пятиугольник, сочащийся густой кровью и матово белеющий оголенными костями. Недурное зрелище для кого угодно! Юра поправил на носу очки, критически осмотрел это кровавое месиво, руками развернул голову Корниенко к стене окопа и принялся за дело:
-- Это -- заживет, это -- лишнее, это тебе вообще не понадобится, а это просто туфта, с такой херней к косметологу, а не ко мне...
Угадайте с трех раз, куда отправился Корниенко после перевязки? Правильно, вы выиграли сигару! Само собой, на огневую. Спустя три недели его левая кисть была в полном порядке -- и это благодаря экспресс-операции, проведенной рядовым бойцом с помощью скальпеля и хирургического зажима буквально "на колене" в окопе, под гром выстрелов и перезвон стреляных гильз!..
Понимаете, это две большие разницы: читать о подвигах наших дедов во Второй мировой и быть свидетелем этих (таких же) подвигов лично. То, что было пятьдесят лет назад -- о, это да, это вроде легенды; тогда и горы были выше, и реки шире, сахар -- слаще, люди -- крепче! Куда же нам до них?! А тут вот оно: твои ребята, не святые, от сохи, от станка, из-за парты, -- и сражаются, как дьяволы, и подвиг для них -- плевое дело, просто самое обычное, как чистка оружия или помывка в бане. Я не преувеличиваю -- они в упор не видели своего героизма. После боя они смаковали особенно удачный выстрел, чесали в затылке, удивляясь тому, как умудрились уцелеть, смеялись до слез, вспоминая хохму, которую кто-то сгоряча отмочил под обстрелом, -- и никто никогда ни словом не обмолвился: а вот, мол, тот-то -- герой! Какой, мать вашу, подвиг?! О чем вы?! Пальнул метко, слов нет. Вовремя пальнул. Так это не подвиг; подвиг -- это... ну, в общем, подвиг -- это подвиг! А мы-то что -- мы солдаты! Это -- наша работа, наше дело -- дело чести, гладить нечисть против шерсти, а иначе нашим пушкам -- грош цена...
Быстро темнело: широты южные, солнце катится за горизонт, как с горки на салазках. С наступлением сумерек картина боя стала еще более грозной и восхитительной. Батальон опоясался цепочкой трепещущих вспышек, и вереницы трассирующих пуль, которыми осыпали друг друга противники, создавали иллюзию, будто звезды сошли с ума и полосуют небо неровными телеграфными строчками. Зенитные автоматы при стрельбе извергали сплошные струи огня, которые по мере удаления разрывались на длинные острые тире, черточки и наконец на белые точки.
А рядом со мной звонко ухали минометы. В миномет я, грешным делом, влюбился при первом же с ним знакомстве. Миномет примитивен, как кувалда, и так же смертоносен в опытных руках. Его можно мгновенно раскидать на детали и без труда взгромоздить на крышу дома, замаскировать на лестничной площадке, упрятать на опушке леса, на болоте, в густой траве, можно, наконец, в отличие от пушки, закопать в землю по самое дуло (что мы и сделали), словом, было бы четыре квадратных метра устойчивой поверхности -и "Стокс-Брандт 1917 года" будет рвать врага на куски своими корявыми стальными зубами!
Вскоре я побывал на объектах, ставших нашими мишенями в этот приснопамятный день. Вот один из них, вернее, даже фрагмент одного из них: административный блок "Красного молота", лестничная коробка. На верхней площадке -- дыра в перекрытии, кровью залито буквально все, словно сумасшедший мясник черпал кровь ведрами и с размаху плескал ее на стены. Валяются какие-то непонятные сморщенные клочья, тряпки, пропитанные кровью, гильзы и осколки. В углу -- хвостовик от мины (они всегда остаются почти целенькими). Поток крови стекает по ступенькам вниз, а вся стена изукрашена брызгами и, что впечатляет больше всего, -- четкими кровавыми отпечатками правой ладони. Кровавые пятерни спускаются, спускаются... На площадке второго этажа отпечаток заканчивается смазанной кровавой полосой сверху вниз, наискосок, безобразная кровавая лужа, и -- все. Как говорится, аллес капут.
Противник начал сдавать -- это было заметно. Обстрел из гранатометов почти прекратился, автоматно-пулеметный огонь сделался реже и как бы менее настойчивым. Что-то меня беспокоило, какая-то недодуманная мысль. Я взглянул на часы: так вот же оно! Шестой час! Самая пора правоверным сматывать удочки, раз не выгорело: своих жмуриков они всегда, при любых обстоятельствах, старались хоронить по шариату, т. е. в кратчайший срок, желательно -- до восхода солнца. И понял я, что сейчас, именно в этот момент, боевики отходят с огневых позиций, основные уцелевшие огневые средства уже свернуты, а огонь ведут лишь небольшие силы прикрытия. Где сосредотачиваются отходящие бандиты, лично у меня сомнений не было: давно уже продумал и просчитал и на карте, и на местности. Я решал эту задачку так, словно сам был главарем бандитской шайки и должен был увести своих подельников после налета на лагерь русских гяуров. Главарь напавших на нас негодяев, иорданец Хаттаб, международный террорист, ученик и правая рука легендарного палестинского бандита Абу-Нидаля, был, безусловно, толковым командиром, иначе вряд ли достиг бы тех высот, которые он занимал в бандитской "табели о рангах"; это вам не армейская бюрократия, "волосатой лапой" и искусством шестерить в террористических кругах не поднимешься. Поэтому я ни секунды не сомневался, что задачу отхода мы с Хаттабом решили одинаково. Я перенацелил минометы и галопом рванул к штабу, так как видеть разрывы мин в указанном мною месте и, следовательно, корректировать огонь можно было только с его крыши, из блокгауза гранатометов "пламя".