Да, он хотел власти. Но не простой субординационной, какая принята в армии, а власти сложной, где подчинение, не только и не столько физическое, сколько духовное, основано на высшем сложнейшем интеллекте. Поэтому-то Ращупкину нравилось, глядя на портрет Сталина, о котором он еще год назад ничего не мог сказать сверх того, что говорили другие, отпустить в присутствии некоторых офицеров несколько неопределенных замечаний, свидетельствующих о независимости суждений, а также о том, что командиру столь особого и особенного полка есть еще много чего сказать, но покамест он воздерживается, и не из страха, а оттого, что другие офицеры не подготовлены и не поймут.
14
- Да, беззаботность... Слишком беззаботно живете, - повторил Константин Романович. - А женщина у вас, Павлов, есть?
Федька вздрогнул и злобно полоснул глазами Курчева: не протрепался ли тот про сестру. Но Курчев, поймав Федькин взгляд, сам ответил.
- Они ему остолбенели, товарищ подполковник.
- Так не бывает, - довольный, что разговор все-таки вышел на нужную линию, благодушно улыбнулся Ращупкин. - Женщины надоесть не могут.
- Как взяться! - вставил Курчев.
- Излишествовали, что ли? - снова уставился командир полка на Федьку, пытаясь оторвать от книги.
- По-всякому, - ответил Федька, толком не зная, как говорить с Ращупкиным, и одновременно не желая, чтобы за него отвечал Курчев.
- Ну и напрасно, - не удержался от поучений подполковник. - Женщина великая сила.
- В колхозе? - работая под наивного, переспросил Федька.
- И в армии тоже, - не давал себя сбить Ращупкин. - Женщина, даже если она не участвует в работе, по-вашему, по-бывшему химическому, Павлов, в реакции, то все равно ускоряет ее, как катализатор. Стимулирует, короче.
- Да, их только пусти, - присвистнул Федька.
- И ускорят и без чего-то оставят.
- Без часов, например? - подмигнул Ращупкин, который, конечно, слышал, что Федька обменял свою новую ручную "Победу" у краснофлотца-ларечника на шесть поллитров, то есть отдал за треть цены.
- Что часы? Часы - фигня, - даже не обиделся Федька. - Последней свободы жалко.
- Чего, чего? Свободы? А какая у вас, разрешите спросить, Павлов, свобода? И на кой чёрт она вам? Что вы с ней делать собираетесь?
- А ничего, - промычал Павлов. - Свобода как раз на то, чтобы ничего не делать.
- Оригинальный взгляд. Новое в философии. Что до марксизма, то тут им и не пахнет. Но, по-моему, Курчев, в этом и здравого смысла нет.
- Нет, почему же, - поднялся на локтях Борис.
- Свобода - это свобода, товарищ подполковник. Это, знаете, как девственность. Либо она есть, либо ее нету. А если есть, то можешь вполне свободно ничего не делать. Вот я как понимаю.
- Это анархизм какой-то и вообще чёрт знает что!.. - Ращупкин хотел разозлиться, но тут же осадил себя и ухватился за конец курчевской фразы. Лучше бы уж вместо своей копеечной философии девок портили...
- А мы жениться не любим, товарищ подполковник, - бодро усмехнулся Борис.
- Можно и не жениться. Вон Залетаев буфетчицу подцепил, а не женится.
- Ну, это еще смотря как выпутается... - зевнул Федька. - А потом - в Зинке портить нечего.
- Нехорошо говорите, Павлов, - помрачнел Ращупкин. - Не по-офицерски и вообще не по-мужски. Каша у вас в голове порядочная. Посмотрим, что скажет старший по званию, - повернулся к Борису.
- А ничего, товарищ подполковник. Женитьба, сами знаете, шаг серьезный. А жениться сюда, в полк, вообще гроб с музыкой. Солдаты здешних женщин глазами обгладывают. Если меня не демобилизнете, холостым подохну.
- Холостым и взводным, - поправил Ращупкин.
- Ну и что! Переведу, то есть сублимирую половой потенциал в политико-моральный. Ать-два, левой, левой!..
- Не частить! - вставил Федька.
- Брось, - засмеялся Борис. - Да нет, товарищ подполковник... Армия не для семейной жизни. Может, вам с женой повезло, а другие офицерши, вижу, томятся. Та же Ирина Леонидовна...
- Ну, вы это... - погрозил Ращупкин, вроде бы защищая врачиху, а на самом деле соображая, с подковыркой или без сказал лейтенант про его, Ращупкина, везение с женой.
- Желторотые, - вздохнул, чувствуя, что говорит совсем не то. Если они желтороты, то какого дьявола с ними откровенничать? Нет, все так вышло оттого, что не поставил себе Константин Романович четкой и ясной задачи: чего, собственно, ему надо от этих двух нерадивых типов?! Лучше бы им выложил: так, мол, и так. Была у меня, ребята, женщина. Встречались с ней днем на одной квартире, выпивали и позволяли себе. А тут вдруг закобенилась и от ворот на сто восемьдесят.
Но не было на земле такого человека (кроме преподавательницы немецкого Клары Викторовны), которому можно было все это рассказать. Не было у Ращупкина такого друга. Кругом были только подчиненные, в Москве и в корпусе - начальники, а с соседними командирами полков он лишь соперничал и хоть не ссорился, но были они ему вовсе не близки и выкладывать им душу было бы, по меньшей мере, глупо. И, мучась от своего одиночества, сидел он у слабо нагретой печки и не знал, как ему держать себя с этими двумя липовыми лейтенантами.
- А почему на этой монтажнице не женитесь? Глядите, Курчев, прозеваете. Инженер свое ухажерство прочно поставил, на все четыре колеса, - улыбнулся комполка собственной шутке. - Девчонка красивая. Жалко, если отобьет.
- От судьбы не уйдешь, - отмахнулся Борис, вовсе не удивленный осведомленностью Ращупкина. В полку, как на футбольном поле, все видно. Командир полка не жаловал унылого инженера Забродина, а с тех пор, как тот купил "Победу", ращупкинская неприязнь еще усилилась. Личный транспорт, с одной стороны, как бы раскрепощал офицера, с другой, отвлекал от служебных обязанностей и, с третьей, заражал других лейтенантов духом приобретательства. Уже около десятка офицеров, в том числе и сквалыга Волхов, смотались в Москву на Перов рынок, где по воскресеньям записывали в очередь на автомобили.
- Кто-нибудь еще есть? - спросил Ращупкин, вспомнив спрятанную под подушку открытку с размашистым женским почерком,
- Ага, - соврал Курчев.
- Значит, в Москве женитесь?
- Если отпустите...
- Да я вас дня лишнего не задержу. Только помните - никто вас сюда не звал. Сами напросились.
- Ошибка молодости, - вздохнул Курчев.
- Хорошо, если последняя... Значит, план у вас - в аспирантуру. На шестьсот рублей в месяц? Три года. Нет, не три, в три никто не укладывается. В тридцать лет станете кандидатом наук с окладом нашего техника-лейтенанта. Так?
- Похоже.
- Когда ж жениться?
- Параллельно.
- Невеста красивая? Карточки нет? - спросил Ращупкин, будто не командовал полком, а все еще был желторотым курсантом.
- Нету, - улыбнулся Курчев. - Я не люблю, когда засматривают.
- И сюда не привезете?
- Нет, - покачал головой лейтенант.
- Он Вальки боится. Она купоросом окатить может, - подал голос Федька.
- Бросьте, Павлов, - осадил Ращупкин, все еще надеясь на серьезный разговор. - Значит, в примаки пойдете?
- Там разберусь, - отмахнулся Борис.
"Скоро Журавль смоется", - думал он.
Но чего-то Ращупкину надо было, потому что сиднем сидел и не уходил. И Курчев с нетерпением ждал возвращения преферансистов, которые повезли солдат в районный центр на кинокартину.
Действительно, как только Секачёв с Моревым ввалились в комнату, Ращупкин поднялся, пожелал Курчеву быстрого выздоровления и, сгибаясь, вышел.
- Чего заходил? - напуская сердитую важность, спросил маленький Секачёв.
- А ер его знает, - отозвался Федька.
Курчев достал из-под подушки открытку, перечел ее дважды и стал писать в тетради ответ. Но лежа писать было неудобно, выходило неразборчиво, да и что писать он толком не знал. "Еще ангиной заражу", - подумал и захлопнул тетрадь.
- Чего печку проморгал? - накинулся между тем на Павлова Морев. Затухла, мать ее и твою...