- Теккерей - для Англии Чаадаев, - вдруг нашелся Игорь Александрович, потому что еще рано было ругать английского классика. И Игорь Александрович еще питал некоторые надежды. В конце концов Сеничкин прощелыга, к тому же женат на работнице грозного ведомства. С такой шутки плохи.
- Нисколько не меньше, чем Чаадаев, - важно повторил Бороздыка, чтобы не слишком отрываться от разговора.
- Спасибо, - скорчила Инга гримасу. - Вы меня взбодрили.
Она вернулась в зал. Но в зале работа двигалась в том же темпе и с тем же успехом. Только что росла пачка исписанных до трети или до половины листов и в конце концов Инга стала рисовать на полях платья, юбки и блузки.
"Быстрей, что ли, - думала, - обед. Можно сдать книги и пойти прямо из буфета в эту самую башню". Натощак туда идти не хотелось.
3
- Если б не эта безобразная поденщина, - сказал Игорь Александрович, когда они, наконец, засели в буфете, - я бы все-таки написал книгу. Именно книгу, а не работу, не статью. Книгу. Почти беллетристическую.
Он улыбнулся. Он был почти одухотворен. Неаккуратно подцепив трехзубой вилкой комок теста с мясом под названием - рожки, он выдавил:
- Булгарин. Да, тот самый Фаддей Булгарин. Пушкин был пристрастен. Где ему было с его гармонией понять издателя "Северной Пчелы"? Булгарин - это фигура для Достоевского. Это Свидригайлов, Лебезятников, Лебедев, кто хотите - но это чисто русский и в то же время европейский экземпляр. Знаете - "широк, не мешало бы убавить!"? Чёрт с ним, я все брошу. Сяду на хлеб с кашей, но напишу.
- Конечно, - ободряюще кивнула Инга.
"Пусть его напишет или не напишет, только б отвязался. Господи, тоска какая. Тут не то что главу кропать, тут жить не захочешь. Нудит, нудит. Вчера ему Шелли был хорош, до обеда - Чаадаев, в обед - Булгарин. Позавчера звонил ночью, предлагал вместе писать о двух классиках: мне - о Теккерее, ему - о Диккенсе... Ну, хорошо. Ну, помог ты мне. Ну, рыдала тебе в жилетку. Ну, спасибо, спас. Но ведь не вечно же расплачиваться. Я же не собес. Гордится, что не тщеславен, не карьерист, не пролаза. Так не тщеславен оттого, что тщеславиться нечем. Не карьерист оттого, что лентяй. А насчет пролазы - это положим... Пролазит! Жалостью берет - и там, и здесь, и еще где-нибудь на свой хлебец с маслом и швейцарским сыром собирает. Тоска..."
- Обязательно напишите, Игоруша, - сказала вслух. - Идите прямо сейчас домой и садитесь. Тут, в библиотеке, я вас заражаю своей никчемностью. Идите и пишите. И зачем вам таскаться в библиотеки? Вы сами больше любого книжного хранилища. И нет у вас дома тетки Вавы.
Он нерешительно поглядел на нее, надеясь, что она шутит.
- Идите, - кивнула. - Ведь мы все равно ничего тут не сочиним. Да и сейчас для серьезного разговора сюда явится доцент Сеничкин.
- Ну что ж, - стукнул он о пластиковый столик подстаканником. Чай был не допит. Бороздыка поднимался раздраженный.
- Я вам позвоню вечером насчет реферата, - спокойно сказала Инга. Она не любила сцен.
- Как хотите, - слегка сбавил спесь Игорь Александрович.
- Хочу. Я обещала. Не надо сердиться по пустякам.
Последнюю фразу Инга произнесла ровно и холодно, словно свидание с доцентом было для нее безразличным, даже в известной мере нудным мероприятием. Да, видимо, так оно и было. Она вдруг почувствовала себя усталой, раздерганной, вспомнила, что мало спала эту ночь и что всего охотней удрала бы сейчас из библиотеки и прикорнула дома на диванчике, пусть ворчит Вава, фиг с ней!
Но надо сидеть и ждать доцента. Если уйти, Алеша начнет названивать домой, нервничать, вызывать в подъезд, к метро или куда-нибудь еще. Сегодня на улице морозина. Впрочем, они, наверно, поедут в какой-нибудь ресторан и там Алеша станет изливать душу и клясть свою судьбу и жену из прокуратуры.
"А почему ты знаешь? - перебила себя. - Ведь он всегда сдержан."
"Теперь его прорвет. Нечего возжаться с женатыми мужчинами."
"А я и не возжалась..."
"А не возжалась, так и не расстраивайся. Какое тебе дело - придет он или не придет. Ты сюда не на рандеву ходишь."
- Идите, Игоруша, - сказала Бороздыке. Он покорно повернулся и пошел из столовой, роясь в карманах. Номерка не было. Он оказался в зале под толстой книгой.
"Вот почему не хотела польта вместе!.. - подумал, слегка подтрунивая над собой. - Ах, в конце-то концов, чего мне надо? Обыкновенный рядовой кадр и ломака. Хватит! И так мы потеряли лучшие годы. За работу! Хватит! Лучшая девушка дать не может больше того, что у нее есть. Или как там... он перевел вслух строку Гумилева на французский, вернув ей тем самым первоначальную, как он считал, прелесть.
- За работу! За работу! - тихо напевал в короткие усики, собирая книги со стола и шествуя к стойке, где принимали литературу.
Жажда труда и уверенность в себе не покинули его, когда, пошутив с женщиной на выдаче, он прошел узким коридором к узкой лестнице.
- Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный, Адонис, женской лаской смущенный, - тихо насвистывал он в те же усики, спускаясь к гардеробу. Жизнь была прекрасна.
- Над лучшим созданием Божьим
Изведал я силу презренья.
Я палкой ударил ее,
оборвав свист, начал он декламировать довольно громко, и две поднимавшиеся навстречу девушки слегка шарахнулись, а затем, качая головами, оглянулись: ну и ну... Впрочем, Ленинская библиотека, особенно ее научные залы, навидались всего.
Слегка пританцовывая, Бороздыка прошел через вестибюль к вешалке, где наткнулся на Сеничкина, сдававшего свое архимодное полуспортивное пальто и большую пыжиковую шапку.
- Приткни куда-нибудь, отец, - сказал он гардеробщику внушительным и хорошо поставленным лекторским голосом. - Я ненадолго.
- Зачем же притыкать? Мы повесим, - так же важно ответил гардеробщик и с удовольствием и явным уважением, будто сам кроил и шил это пальто, принял его от доцента.
- Салют, Игорь Александрович, - обернулся Сеничкин и протянул Бороздыке сразу две руки. - Что назад рано?
- Дела, - хмуро буркнул Бороздыка, протягивая правой рукой номерок гардеробщику, а левой, чтобы не отдавать ее доценту, пожимая рукав сеничкинского пиджака чуть выше пуговиц.
- Был у вас в конторе, - не замечая холодности Бороздыки, улыбался доцент. - Задвинули вы меня.
- В майском пойдет, - буркнул Бороздыка.
В журнале он в основном занимался самотеком, но иногда, впрочем не так уж редко, замещал заболевших или ушедших в отпуск сотрудников. Некая причастность к журналу Игорю Александровичу льстила. Впрочем, Сеничкин, никогда не интересовавшийся чужими делами, не особенно раздумывал о самолюбии Бороздыки. Раз человек торчит в редакции, стало быть что-то там делает и на что-то влияет. Всегда занятому, упорному, зверски работоспособному и удачливому доценту не приходило в голову, что кто-то может изо дня в день сидеть просто так без дела в офисе и отвлекать от работы других.
- Май - это еще когда, - вздохнул Сеничкин для порядка. - До мая сколько еще напеременится!
На самом деле публикация в пятом номере его вполне устраивала.
- Перемены идут по верхам. Это для больших деревьев опасно. А для кустарников - что ж?.. - не отказал себе в издевке Бороздыка. - У вас, по-моему, что-то антимальтузианское? - добавил он, чтобы вконец прибить противника. Дескать, где за крупными статьями всякую баккару запомнить?!
Но Сеничкин то ли был недостаточно обидчив, то ли не мог поверить, что этот уже не молодой человек из редакции почему-то к нему не расположен, и вывернул разговор по-своему.
- Да, вы правы. Действительно, кустарник. Точнее - подлесок. Это так сказать, старт. Приглядываюсь к большой работе. Личность на Запале. А Мальтус - постольку-поскольку. Я его даже в рецензии не называл. Это вы в подтексте разглядели, - порадовал себя глубиной собственной работы и польстил одновременно прозорливости Бороздыки.
"Как горох об стену", - скривился Игорь Александрович, чувствуя, что ему не справиться с неуязвимым сеничкинским добродушием.