Чувствуя себя смертельно раненным, дон Уберто устремил на меня свой последний взгляд и сказал, что принимает смерть от моей руки, как справедливую кару за оскорбление, нанесенное им чести доньи Эстевании. Он сознался, что решил ее погубить в отместку за то, что она презрела его любовь. Затем он испустил дух, умоляя небо, дона Анастасио, Эстеванию и меня простить ему его прегрешение. Я счел за лучшее не возвращаться домой, чтоб известить мать о поединке, полагая, что слух об этом и без того дойдет до нее. Перевалив через горы, я отправился в город Малагу, где обратился к одному арматору, собиравшемуся выехать из порта для каперства. Я показался ему человеком храброго десятка, и он охотно согласился принять меня в число, добровольцев, находившихся на борту.

Нам вскоре представился случай отличиться, так как неподалеку от острова Альборана мы повстречали мелильского корсара, возвращавшегося к африканскому берегу с богато нагруженным испанским судном, которое он захватил против Картахены. Мы настойчиво атаковали африканца и завладели обоими его кораблями, где оказалось восемьдесят христианских невольников, которых везли в Берберию. Воспользовавшись благоприятным ветром, направившим наше судно к андалузскому берегу, мы вскоре добрались до Пунта де Елена.

Прибыв туда, мы расспросили освобожденных нами рабов, откуда они родом, и я задал такой же вопрос очень видному собой человеку, которому, судя по внешности, было лет пятьдесят. Он отвечал мне со вздохом, что происходит из Антекеры. Не знаю почему, но этот ответ взволновал меня. Заметив мое беспокойство, он также смутился, что, в свою очередь, не ускользнуло и от меня.

— Мы с вами земляки, — сказал я. — Позвольте узнать, из какого вы рода?

— Увы, — отвечал он, — вы растравляете старую рану, требуя от меня, чтоб я удовлетворял ваше любопытство. Восемнадцать лет тому назад я покинул Антекеру, где обо мне, наверно, вспоминают не иначе, как с ужасом. Вы, конечно, и сами не раз слыхали про меня. Я — дон Анастасио де Рада.

— Праведное небо! — воскликнул я. — Верить ли мне тому, что слышу? Как! Вы дон Анастасио? И я вижу перед собой своего отца?

— Что вы говорите, молодой человек? — вскричал и он, глядя на меня с изумлением. — Возможно ли, чтоб вы оказались тем несчастным младенцем, который был еще во чреве матери, когда я принес ее в жертву своей ярости?

— Да, отец, — отвечал я, — добродетельная Эстевания произвела меня на свет три месяца спустя после той зловещей ночи, когда вы оставили ее лежащей в крови.

Не успел я договорить этих слов, как дон Анастасио бросился мне на шею. Он сжал меня в своих объятиях, и в течение четверти часа мы только то и делали, что вздыхали и заливались слезами. После этих нежных излияний, вполне естественных при такой встрече, отец мой воздел глаза к небу, чтоб поблагодарить его за спасение Эстевании, но затем, как бы опасаясь, что он преждевременно воздал хвалу господу, дон Анастасио обратился ко мне и спросил, каким образом удалось установить невинность его супруги.

— Никто, кроме вас, сеньор, в ней не сомневался, — отвечал я. — Поведение вашей супруги всегда было безукоризненным. Я должен открыть вам глаза на вашего друга: дон Уберто вас обманул.

В то же время я рассказал ему про коварство этого родственника, про то, как я ему отомстил и как он сознался мне во всем перед смертью.

Эта весть обрадовала моего отца, пожалуй, больше, чем даже освобождение из плена. В порыве охватившего его восторга он снова принялся нежно меня обнимать и не переставал твердить, сколь много он мною доволен.

— Теперь, любезный сын, поспешим в Антекеру, — сказал он. — Я горю нетерпением броситься к ногам своей супруги, с которой обошелся столь недостойным образом. С тех пор как я узнал от вас об учиненной мною несправедливости, раскаяние мучительно терзает мое сердце.

Мне самому слишком хотелось соединить этих двух горячо любимых мною лиц, чтоб откладывать столь сладостный момент. Я покинул арматора и на призовые деньги, доставшиеся на мою долю, купил в Адре двух мулов, так как отец не хотел больше подвергать себя опасностям морского путешествия. По дороге у него было достаточно времени, чтоб сообщить мне свои приключения, которые я слушал с таким же жадным вниманием, как итакский царевич158 рассказы своего царственного родителя. Наконец, после нескольких дней пути мы прибыли к подножию горы, ближайшей к Антекере, и сделали привал в этом месте. Так как мы намеревались вернуться домой тайком, то вошли в город только поздно ночью.

Можете представить себе удивление моей матери при виде мужа, которого она почитала навеки потерянным. Не меньше изумлялась она и тому, можно сказать, чудесному случаю, которому она была обязана его возвращением. Дон Анастасио попросил у нее прощения за свою жестокость с таким искренним выражением раскаяния, что она невольно смягчилась. Вместо того чтоб отнестись к нему как к убийце, она видела в нем только человека, которому была предназначена небом: столь священно звание супруга для женщины, украшенной добродетелью! Эстевания так тревожилась за меня, что мое возвращение очень ее обрадовало. Радость эта, впрочем, была не совсем безоблачной. Сестра Ордалеса затеяла уголовное дело против убийцы брата; меня разыскивали повсюду, а потому моя мать беспокоилась, считая, что мне опасно оставаться в нашем доме. Это побудило меня в ту же ночь отправиться ко двору, где я намерен просить о помиловании. Надеюсь его добиться, раз вы, сеньор Жиль Блас, любезно согласились замолвить за меня слово первому министру и оказать мне поддержку своим влиянием.

На этом храбрый сын дона Анастасио закончил свое повествование, после чего я сказал ему внушительным тоном:

— Ваше дело мне ясно, сеньор дон Рохерио. Полагаю, что вы достойны помилования, а потому берусь изложить вашу просьбу герцогу и дерзну обещать вам его покровительство.

В ответ на это гренадец рассыпался в благодарностях, которые, наверно, вошли бы у меня в одно ухо, а вышли в другое, если б он не заявил, что непосредственно за оказанной услугой последует нечто более существенное. Как только он коснулся этой струны, я решил приняться за хлопоты. В тот же день я рассказал историю дона Рохерио герцогу, который позволил мне привести этого кавалера и заявил ему:

— Дон Рохерио, я уже знаю о поединке, побудившем вас приехать ко двору: Сантильяна изложил мне все подробности. Не тревожьтесь, вы не совершили ничего такого, чего нельзя было бы извинить. Его высочество особенно охотно милует дворян, мстящих за поруганную честь. Вам придется для проформы отправиться в тюрьму; но будьте спокойны, вы пробудете там недолго. У вас в лице Сантильяны есть добрый друг, который позаботится об остальном и ускорит ваше освобождение.

Дон Рохерио отвесил министру глубокий поклон и, полагаясь на его слова, добровольно пошел под арест. Вскоре благодаря моим стараниям вышел указ о помиловании. Менее чем в десять дней я отправил этого нового Телемака обратно к его Улиссу и Пенелопе, тогда как он едва ли отделался бы одним годом тюрьмы, если б у него не было покровителя и денег. Впрочем, мне досталось за эту услугу всего-навсего сто пистолей. Это был неважный улов, но я ведь и не был еще Кальдероном, а потому не гнушался и малым.