кампания "за укрепление законности".

"Вельт"

Когда Винченца смогла немного проплыть, а это было уже довольно далеко от берега, потому что берег Адриатического моря в Сенигаллии пологий, она радостно засмеялась и оглянулась. Весь пляж был усыпан разноцветными пятнами, большими и маленькими. В больших легко угадывались солнечные зонтики, а в маленьких - купальные костюмы. Пятна двигались, и оттого создавалось ощущение удивительной гармонии.

Где-то там же на пляже наверняка, как, впрочем, и всегда в то время, когда надо купаться и загорать и вообще - отдыхать, забыв снять с себя даже рубаху, что-то записывал в свою записную книжку ее муж.

Винченца рассмеялась еще раз. Сегодня она была счастлива. Месяц в Москве был позади, и вот они наконец здесь, вдвоем, живут в превосходном отеле, за который и платить-то надо совсем чуть-чуть, потому что львиную долю затрат взял на себя муниципалитет. Кто туда звонил и почему, ей думать совершенно не хотелось, - кто же препарирует и объясняет счастье?

Около мужа, Винченца знала это, лежит преданная маленькая собака, с неимоверными трудностями привезенная сюда через непостижимые нормальному человеку кордоны виз, регистраций в клиниках и таможенных уговариваний.

Сейчас он кончит писать и наверняка возьмет в море собаку и приплывет к ней. Винченца ждала этого мгновения. Только муж будет наверняка брызгаться и еще, чего доброго, испортит ей такую дорогую здесь, на Западе, прическу, ну что ж, это можно вполне перетерпеть, особенно за то, что ей с ним хорошо. Если бы он еще не ворчал по пустякам и не ругал бы к месту и не к месту Запад - тогда все было бы окончательно в порядке.

Винченца ощупала ногами дно. И, к удивлению своему, обнаружила, что даже и столь далеко от берега - все равно мелко. Она стояла теперь возле самого ограничительного флажка и с удовольствием смотрела сквозь прозрачную воду на свои наманикюренные пальчики ног, щиколотки, бедра. Она провела руками по животу, сильно сжала грудь, потом пальцы ее побежали по талии вниз, и она еще раз рассмеялась, но уже тише, потому что к ней в это время подгребал какой-то мужчина, которого она из-за темных очков и купальной шляпы не сразу узнала.

- Здравствуйте, Винченца, - сказала он, - как всегда, я рад вас видеть.

- Здравствуйте, Морони, - сказала Винченца, которая меньше всего именно теперь хотела с ним разговаривать. - Какими судьбами?

Вопрос был нелеп, хотя бы потому, что уж кто-кто, а Морони в ее судьбе сыграл и продолжал играть весьма важную роль. К тому же он всегда имел обыкновение появляться неожиданно. Но, надо отдать ему справедливость, он держал свое слово. У нее еще не было, конечно, много денег, но все-таки она жила с любимым мужем здесь, на этом курорте, где люди оставляют миллионы. И чувствовала себя здесь не чужой.

Так что вопрос действительно был неуместным. Ведь это Морони сделал ее счастливой, и кому, как не ему, предоставлено теперь право являться в ее жизнь тогда, когда он того захочет.

Глупенькая Винченца прожила уже три года с того момента, как с ней проделали эту шутку с посвящением в Орден счастливых. Она до сих пор не поняла, отчего это ей вдруг открылась возможность поездок в Советский Союз. Смешно думать, что это только оттого, что она неотразима, хотя, конечно, ее обаяние тоже нельзя сбрасывать со счетов. Неужели и это - плод деятельности все того же таинственного Ордена, имеющего (хотя она этого так и никогда и не узнала) еще другое, весьма прозаическое название "Сервитсио секрето", один из отделов которого, финансируемый все той же, вечной как мир разведкой, был экзотически превращен в Орден, дабы ему легче было бы вербовать легковерных, особенно тех их них, кто верил в разного рода мистические вещи, нимало не задумываясь об истинной принадлежности того, чем он занимался.

Выполняя отдельные поручения Морони, Винченца даже думать не могла о том, что Морони уже в то время, когда он вез ее на лодке с завязанными глазами, был майором, а сегодняшнее его появление, если, конечно, Винченца согласится на предложение, сулило ему полковника.

Постепенно, очень постепенно Морони открывал ей истинную сущность ее работы. Но озарение, чем же она на самом деле занимается, для Винченца не наступало. Впрочем, Морони, великолепно знающий трудности с кадрами, мог только гордиться тем, что Винченца подходила к этой работе лучше, чем кто бы то ни было другой. Она не задавала вопросов не потому, что не хотела их задавать, а потому, что не знала, что спрашивать.

А короткий срок с ее помощью Морони получил довольно большую информацию. И все это между делом: как живете да что нового? Но это, конечно, не были карты подземных городов и планы дислокации стратегических установок.

Когда новое Советские правительство объявило курс "на интеллигенцию", когда в советском парламенте начались серьезные дебаты по поводу того, как голосовать, а не что есть, команда Морони стала изучать не военный потенциал большого, нищего и неповоротливого Советского Союза, а тех его представителей, которым история предоставила на мгновение право голоса.

Морони нырнул, а Винченца попыталась еще проплыть.

Когда он появился, то встал рядом с девушкой и заговорил с ней по-русски.

Убедившись в том, что собеседница стала знать этот язык лучше, он похвалил ее усердие и снова перешел на ее родной.

- Винченца, вы помните, конечно, кто такой Брежнев? - спросил он.

- Конечно, синьор Морони, - рассмеялась Винченца, - очень симпатичный дедушка, и он был премьером Москвы.

- Вы знаете, где он теперь? - задал второй вопрос Морони, пропустив мимо ушей ответ на первый.

Винченца задумалась, и это не понравилось ее собеседнику, потому что то, что он намеревался сообщить ей теперь, строилось на том, что она знает, где Брежнев и кто он такой.

- По-моему, он умер, - неуверенно сказала она, - а при чем здесь Брежнев?

Морони умел сдерживать себя, но тут он разозлился. Неужели за три года болтания по Советскому Союзу она настолько ничем не интересовалась? А может быть, - он взял себя в руки, - это и хорошо, что она ничего не знает, кроме своей постели, в конце концов, шоковая терапия не предназначена для соотечественников, пусть то, что он ей дальше скажет, будет шоком для русских.

Молчание затягивалось, а Винченца подумала, что она что-то не так сказала своему благодетелю. Она быстро поправилась:

- Да, он умер лет десять назад, мне об этом говорил муж.

- А вы сами об этом не знали?

И Винченца поправилась еще раз:

- Да-да, конечно, знала и сама.

Морони еще раз нырнул, а Винченца еще раз провела руками по своей груди, потом по бедрам.

Морони вынырнул совсем рядом.

- Так вот, Брежнев не умер, - серьезно сказал он, - об этом, кстати, писали некоторые советские газеты, но они теперь столько пишут, что даже уже не рождают слухов. Вы не заметили, что в России уже никто ничему не верит и никто ничем не интересуется? Устали от вала информации, и выделить из этого вала правду или дезинформацию совершенно невозможно.

"Поэтому и дезинформационные службы КГБ перестали быть нужны, не удивлюсь, если их разгонят, - закончил он про себя, - информация стала пожирать сама себя".

- Ну, умер он, - сказала Винченца, слегка затуманиваясь и не понимая, отчего это так волнует синьора Морони в этих удивительно ласковых волнах.

Но синьора Морони волновало совершенно другое, его беспокоило, что Винченца на этом восточном побережье Италии, как, впрочем, и во всех других местах, совершенно не была способна думать, разомлела на солнышке и практически что-либо втолковать ей теперь или когда-то в другой раз бесполезно.

А Морони хотелось сказать ей многое: и про новую политику Советского Союза, и про то, что наступило время усиленного распускания слухов о том, что бывший генсек жив, и о том, что с помощью Андропова его тогда же, в восемьдесят втором, с какой-то девчонкой отправили на остров в Атлантическом океане, где теперь имеется господин, которому восемьдесят пять, но он бодр, и возраст не имеет никакого значения.