Как-то в воскресенье к генерал-фельдмаршалу Паулюсу пришла делегация этой публики. У него был день рождения. Но, больной гриппом, он лежал в кровати. И вот с самодельным «тортом» эти господа стояли на пороге его комнаты и произносили здравицы в честь фельдмаршала и, конечно, в честь фюрера. Они были убеждены в том, что Паулюс будет растроган до слез. «Не старайтесь, господа,? сказал генерал-фельдмаршал.? У фашистов я ничего не возьму. Покиньте, пожалуйста, мою комнату». Поздно понял Паулюс, что с чем едят, очень поздно. Но все-таки понял.

Солдаты, пережившие Сталинград, тем не менее не могли простить ему происшедшего. И по праву. Если бы он до последней минуты не следовал приказаниям Гитлера, остались бы жить миллионы людей и на той и на другой стороне. Только подумать: полтора миллиона человек бросило нацистское руководство в бой в самом Сталинграде и вокруг него, считая с румынами, венграми и итальянцами. Какую-то часть удалось вывезти на самолетах. Девяноста одна тысяча еще была жива, когда Красная Армия вынудила Паулюса капитулировать. Если только этих людей еще можно было назвать живыми. Они попали в плен больные тифом, истощенные, израненные, запутавшиеся, отчаявшиеся. Тот, кто их видел, знает, что они напоминали призраков. В советском плену они пришли в себя. В результате самоотверженной заботы советских врачей, сестер, санитарок. Немало советских людей заразились при этом сыпняком, а некоторые и погибли. Забыть об этом могут только очень зловредные, очень опасные люди.

Выпускники антифашистских школ хотели в тот же вечер узнать, какие они получат задания, куда их пошлют, где они будут работать. Я могла их понять, но не удовлетворить их любознательность. Я сказала им открыто, что сначала хочу получше познакомиться с ними. И что было бы хорошо, если бы они какое-то время поработали вне лагеря, на стройках. Мне хотелось увидеть, как они относятся к тяжелому физическому труду. Да, личный пример в нашем лагере на первом месте.

В тот вечер мы составили расписание бесед о целях и задачах национального комитета «Свободная Германия». Эти беседы должны были проводиться с небольшими группами в помещении актива, чтобы люди не стеснялись ставить вопросы и высказываться. Это очень важно. Об этом я вновь и вновь говорила активистам.

Мы не печем коммунистов

Настроение «суздальцев» не давало мне покоя. Уже рано утром я была в лагере. Начинался мягкий сентябрьский день. На дворе толпился народ. Люди приходили, уходили, стояли группками, спорили, расходились, снова сходились. Что такое? Что тут назревает? О нет, на этот раз мы окажемся побыстрее, мелькнула у меня мысль. Весь день не спускаю с них глаз.

После ужина я попросила «суздальцев» остаться в зале. Воздух был словно заряжен электричеством. Да и я сама тоже. И вот я выпалила: «Давайте без болтовни. Тогда мы лучше поймем друг друга. Мы никого не хотим здесь перевоспитывать за одну ночь. Сегодня фашист, завтра коммунист? Нет, господа! У нас тут не пекарня. И булочек здесь не печем. Чтобы стать коммунистом, надо пройти длинный путь.

Хотите? знакомьтесь с нашими идеями, не хотите? не надо. Это ваше дело. Нам лицемеры не нужны. Вы можете придерживаться любых взглядов и высказывать их, но только не фашистских, ибо фашизм преступен. Человечество не должно погибнуть. И еще: вы так много говорите о терпимости. А терпимы ли вы сами по отношению к антифашистам? Как обстоит у вас с этим дело, господа?

Кстати, хотите слоняться без дела и печь «пирожные», пожалуйста. Кто хочет работать, тот может обратиться к учетчику. У кого есть вопросы, проблемы, может прийти ко мне или обратиться к антифашистскому активу. Так! А теперь о положении на фронтах. Чтобы вы не питали иллюзий. И подробно описала им обстановку на фронтах. Кое-что им пришлось проглотить. Ход войны давно изменился на всех направлениях.

Большинство офицеров пошло работать. Просто из чувства самосохранения. По принципу: движение поддерживает здоровье. Если бы я захотела описать, какие изменения происходили в их сознании, мне пришлось бы расширить эту книгу до толстенного тома. Так много здесь было оттенков. Здесь были и честные люди, и разумные, обладавшие чувством ответственности. Они усвоили антифашистские взгляды, нашли путь друг к другу и к нам. К концу таких было немало.

После того как я огорошила пленных горькой правдой, которая, казалось, немного помогла, я захотела предложить им нечто новое: вечер классических произведений. Гете, Шиллер, Гейне, стихи и баллады. Может быть, на такой вечер придут и те, кто избегает политических собраний. Пока еще избегает. Ведь бывало и так, что кое-кто из совращенных находил путь к истине с помощью великих немецких гуманистов. Посмотрим, что получится.

Маленькое объявление, написанное печатными буквами и укрепленное кнопками на доске в столовой, оповещало о вечере чтения, о программе и о выступающем. Никакой другой рекламы я решила не делать, чтобы проверить, есть ли у людей интерес к этому.

Наступает вечер. Зал переполнен. Всем находится место. Когда я прохожу по залу на сцену и вижу устремленные на меня вопрошающие и удивленные глаза, меня внезапно охватывает смущение. Мне вовсе не важно, ждет ли меня успех как актрису. Меня беспокоит вопрос: какое воздействие окажет этот вечер на собравшихся? Ведь большинство из них непривычно к такой духовной пище. Или отвыкло от нее.

Вот я на сцене. Забываю обо всем остальном. Читаю стихи. Между отдельными авторами устраиваю маленькие паузы. Аплодисментов нет. Нет их и в конце. Любопытно, почему? Может быть, потому, что мои слушатели находятся под сильным впечатлением от прочитанного? Или, может быть, потому, что прочитанное не произвело на них ни малейшего впечатления? Не знаю.

Зал пустеет медленно. Я жду. Ко мне никто не подходит. На дворе собираются группки, спорят. Я проскальзываю мимо них. Иду в свою комнату, усаживаюсь, размышляю. Через несколько минут приходит Гейнц Т. Садится напротив. Ему не нужно многих слов. Его глаза сияют.

«Извините меня, пожалуйста. Я хотел сразу зайти к вам, но меня задержали. Меня окружили камрады. Чего только они не хотели о вас знать!»

«Это неважно. Как им понравился вечер?»

«Произвел большое впечатление. Они ждали здесь чего угодно, но только не вечер классиков. Да еще прочитанных комиссаршей, которую так боятся».

В дверь тихо стучат. Хромая, входит Вальтер М.

«Я сразу хотел к вам, но меня задержали суздальцы».

Я рассмеялась.

«Почему вы смеетесь, госпожа Либерман?»? спрашивает Вальтер почти обиженным тоном.

«Да потому, что вы оба произнесли одни и те же слова, когда вошли в комнату».

«Я хотел, собственно говоря, только поблагодарить вас. Цветов у меня, к сожалению, нет. Это был очень хороший вечер».

«Не могли бы вы мне объяснить, почему слушатели не аплодировали?»

«Они были слишком удивлены и растроганы,? высказывает свое мнение Вальтер. ? Многие еще долго стояли на дворе, расспрашивали меня: кто вы, что вы, актриса ли вы?»

«И что вы им ответили?»

«Пусть сами пойдут к вам и спросят».

«Боже избавь»,? иронизирует Гейнц.

«Твои два врача тоже были там».

«Я видел их. Они думали, что на этот раз все обойдется без политики».

«Да, на этом вечере были и те, кто ничего не хочет знать о политике. Например, этот фанатик из гитлерюгенд Роберт М. Он спросил меня: „Когда госпожа Либерман выступит со своим следующим докладом?“

«На следующей неделе»,? сказал я.

«О чем будет доклад?»? «Что такое коммунизм?»? «Хм-м,? проворчал он.? И тем не менее я пойду».

«Кстати, госпожа Либерман, вы пропустили две последних строчки из „Погибшего ребенка“? Почему?»? спросил меня Гейнц.

«От волнения, конечно. Я забыла перевернуть страницу. В конце нашего вечера меня сбила с толку абсолютная тишина». Говорить об этом мне неприятно. Но Гейнц смеется с таким пониманием, что я тоже смеюсь.

«Когда устроим следующий вечер?»? спрашивает он.

«Думаю, скоро. Вот тогда почитаем наших современников».