День прошел спокойно, без грозы. Вечером, перед тем как Адаму отправиться на дорогу, с ним случайно встретился Воробьев. Лицо Адама светилось, как у человека, поймавшего необыкновенную удачу.

- Что это ты какой-то... - спросил Воробьев. - Банк сорвал?

Адам молчал - сокровенно, властно, победительно. Воробьев засуетился:

- Не посидеть ли нам "У земляка"? У него вино натуральное крымское, без обмана. Я плачу, не беспокойся.

Адаму было удивительно услышать от Воробьева, что он платит. Еще удивительней было услышанное от него в кафе, куда они зашли. После двух стаканов вина Воробьева прорвало, понесло словами. Словно это он, а не Адам молчал много дней и ночей подряд. Он жаловался, оправдывался, искал сочувствия и понимания у немоты Адама.

- Вот говорят, Воробьев жопу лижет Пупейко. А кто сегодня не лижет, кто! Всем хочется кушать. Считают, сколько я на выборах мэра заработал. А никто же не знает, сколько мне приходится тратить!

Адам молчал. А Воробьев говорил-говорил, вверяя исповедническому молчанию Адама жалобы на жену-мотовку, на хроническую язву желудка, лечение которой тоже требовало денег, на новую машину, сжигающую бездну бензина.

- За все Воробьев платит, за все!

"Довольно, - положил на его плечо тяжелую руку Адам. - Я тебе помогу. Хоть ты подлец, Воробьев, но я и тебе помогу. Дайте только срок".

Идя в ночь к дороге, Адам взял с собой спички и обрезки досок, чтобы жечь костер на Старой Могиле, пугать огнем блудливых девок, которые могли бы помешать ему. О том, что огонь способен не только пугать, но и привлекать людей, он не подумал. Впрочем, человеку, который вышел из темноты к костру, Адам был рад. Это был Митя Дикарь, он не мог ему помешать. Адам не спрашивал Митю, откуда он взялся, и Митя не спрашивал Адама, что он тут делает. Они сидели и молчали, глядя на огонь. Потом Митя достал из-за пазухи бузиновую свирель и засвистел что-то птичье.

"Кто тебя научил делать?" - показал Адам на свирель.

- Гехт. Он хочет меня еще на аккордеоне научить. Чтобы и я на свадьбах играл, деньги зарабатывал. Гехт сегодня в "Дом красоты" хотел зайти, только дверь не мог открыть. Я помог ему, а Инесса Павловна выбежала и закричала на нас. Тебя, урода, вонючку такую, в говне нашли, а ты еще хулиганишь, вот как она закричала на меня. Зачем она так сказала, Адам? Я знаю, где меня Корней нашел, но я не вонючка. Я в реке каждый день купаюсь, а зимой мы с Корнеем в баню ходим. Правда ж, я не воняю, Адам?

"Правда, - кивнул головой Адам. - Ты чистый".

- Ты не боишься ночью один? - спросил Митя. - Ну, тогда я пойду домой.

"Ничего, скоро... - подумал Адам, оставшись один. - Гехта вылечу от алкоголизма, Мите куплю флейту..." Он кинул в костер последние дрова. Машины по дороге шли уже не одна за другой, но поодиночке и все реже. "Пора!" Как закрестить дорогу, чем - об этом не стоило долго размышлять. Закрещивать дорогу нужно было, конечно, кровью, чем же еще! "Кровью начинают и заканчивают. Кровь никогда не проливается без последствий". Адам вынул ножик, поднес его остро наточенное лезо к огню. Лезо зарделось, запахло каленым железом. Это был запах энергии и мужского дела. Адам закатал рукав рубашки. Пульс бился ровно. "Ну, в первый раз, в лучший час. Чтобы только жилу не порезать... Experimentum crucis - испытание крестом! Да будет мне удача!" Кровь тоже пахла железом. Адам почувствовал себя как некогда в кузнице у отца, где железо делалось прозрачным, а голоса звучали по-особому звонко, точно на празднике.

Кровь стекала по пальцам, Адам вел линию на асфальте всей пятерней. Крови в нем было много, линия креста нигде не прервалась. Он, сосредоточенный, забыл, где стоит, и одна машина, просигналив отчаянно, едва не сбила его.

Начертав крест, Адам посмотрел на памятники разбившимся шоферам, на курган, на огни города за рекой. За всем видимым скрывалось невидимое, хоронились тайные силы, готовые проявиться неведомым образом. Адам сделал ход в игре, правил которой не знал, но он не сомневался, что ход его верен. "Будь что будет! Я запер его". Памятники шоферам, безмолвные свидетели Адамова деяния, пугающе белели в темноте и напоминали о гибели, подстерегающей человека на любом шагу его пути. Адам не испытывал робости, он не боялся мести князя. "Гибелью моей он не освободится. Надеюсь, духи соображают не хуже людей. Мы договоримся".

* * *

Адам, надеясь договориться с князем, как-то позабыл, что он не в состоянии разговаривать с кем-бы то ни было. Когда он вспомнил об этом обстоятельстве, оно его не обескуражило. "Пусть явится, там разберемся. Ему без слов должно быть понятно, что мне нужно". И Адам стал ждать дорогого гостя, хотя прежде грозы вряд ли стоило его ждать.

А грозы все не было. Погоды стояли душные, на голове Адама, в густых, спутанных волосах, трещало электричество; вокруг Шумска по ночам, как далекая канонада, слышалось громыхание; над городом гроза не разражалась. И в дом к Адаму являлись все не те гости. То не было никого, то вдруг скопом вспомнили об Адаме. Каждый день, неизвестно зачем, приходил Воробьев. Он рассказывал какую-нибудь свежую городскую сплетню и на прощание обещал не оставлять Адама в покое, навещать его почаще. "Вот друг у меня объявился, недоумевал Адам. - Что ему надо? Какая корысть от меня?"

Приходила медсестра, из поликлиники, чтобы сделать прививку от детской болезни - дифтерита. "Я никогда ничем в жизни не болел, - заявил Адам в письменном виде. - Колоть себя не позволю. Это мое личное дело, болеть или не болеть".

- Капризные какие, - сказала медсестра. - Вот для таких, не болевших ничем, детские болезни особенно опасны. Развели тут грязищу, - посмотрела она с неодобрением на петушка-королька и его помет, усеявший пол. - Инфекция может возникнуть, такая жара стоит.

Медсестра была в белой одежде, в халате, а Адаму всякая женщина в белых одеждах виделась невестой, ждущей жениха, и он, не владея чувствами, да и не желая ими владеть, попытался обнять ее, в ответ на что получил даже не пощечину, а подзатыльник. Из волос его с треском посыпались искры. "Не отвлекаться, - сказал себе Адам после ухода медсестры.- Есть дела поважней. Но в чем-то она права. Надо порядок в доме навести. Придет князь - а у меня хлев".

Напоминало о себе и государство. Приходил налоговый инспектор. Кто-то из соседей донес, что Адам занимается репетиторством без патента. Приходил милиционер, участковый инспектор. В милицию донесли, что Адам торгует наркотиками. Приходили агитаторы из команды мэра, желающего баллотироваться на второй срок. "Государство! - это было одно из самых нелюбимых Адамом слов. - Оставьте меня в покое! У меня свое дело".

Во вторник или среду этого ожидания, ожидания грозы, Адаму принесли бесплатный билет на концерт. Пупейко отмечал десятилетие своей деятельности и приготовил для горожан подарок: бесплатный концерт заезжих артистов и футбол с разыгрыванием лотереи. Адаму от этого праздника достался билет на концерт.

- В рамках благотворительной акции господина Пупейко, - сказали ему в лицо. - Для инвалидов и сирот.

Никогда еще в жизни Адама так не оскорбляли. "Это я инвалид? - грохнул он кулаком по столу, который не рассыпался от его удара лишь потому, что был сделан еще отцом и прошел все испытания застолий. - Да я скоро богаче вашего Пупейко буду!"

Разносчик билетов не был свидетелем его угрозы, он пришел торопливо и так же ушел, оставив Адама в одиночестве переживать оскорбление. "Я вашему Пупейко сам пришлю билет! Я сам..."

Он, решил Адам, сам устроит праздник. И никто в этот день не пойдет служить к Пупейко! Он, Адам, остановит время в городе, объявит восьмой день недели, долгожданный день, в который никто не заболеет, не умрет, не будет плачущих, нищих, обиженных, голодных, скупых, черствых сердцем, завистливых доносчиков, все будут в любви друг к другу и радости, с какой сравнимы лишь радость спасшихся от гибели, вышедших на волю из тюрьмы, вернувшихся на родину. Никто не утомится его праздником, никто не упьется до блевотины дешевым поддельным вином. Вино будет настоящее - веселящее дух. На его празднике не будет дешевой эстрады и гастролирующих артистов, все будут артистами, все будут петь, танцевать, играть. И сам Адам снова будет любимцем судьбы, l'homme du destin, артистом своей судьбы, каким он был когда-то, которому все трудное давалось легко, кто на распутье сразу выбирал верную дорогу, у кого как задумывалось, так и получалось.