«Мы зашли к генералу Деникину. Он находился в одиночной камере. У стены стояла железная кровать, аккуратно заправленная, в изголовье висела маленькая иконка. Генерал встретил нас стоя, вся его внешность одновременно говорила о хорошей воинской выправке и чувстве собственного достоинства. Держался он совершенно спокойно.

Шабловский сказал генералу, что у нас было намерение допросить его, но что при данных условиях, создавшихся вокруг тюрьмы, мы не считаем это возможным. Спросил он затем, имеются ли у генерала Деникина какие-нибудь жалобы и пожелания, на что он ответил отрицательно. На нас произвело впечатление полное спокойствие Деникина, так как он отлично слышал рев голосов извне и знал по целому ряду печальных примеров, что может ожидать офицер от возбужденной революцией солдатской толпы.

Пробиться из тюрьмы к автомобилю было еще трудней. Среди солдат распространяли слух о «злостных замыслах комиссии». Толпа так плотно обступила нас, что мы могли только время от времени делать небольшой шаг и очень скоро оказались разделенными друг от друга. Этот многоголовый зверь что-то рычал, ревел, угрожал. Оборачиваясь, я мог видеть бледное лицо Шабловского, пытавшегося улыбнуться. Спокойствие, внушал я сам себе, или мы пропали. Десятки раз как можно более спокойным голосом я повторял облепившим меня возбужденным солдатам, что мы специально приехали затем, чтобы узнать, чего хочет фронт, и что мы просим всех здесь собравшихся явиться завтра на заседание совета, куда явимся и мы и выслушаем требования фронта…

Нужно ли подчеркивать, что вся эта сцена была делом рук комиссара Иорданского? Это была бессовестнейшая провокация, и притом самой грубой, топорной работы».

На следующий день вокруг тюрьмы была полная тишина. Толпа отсутствовала, и допрос арестованных генералов прошел совершенно спокойно.

Прокурор Шабловский объяснил Антону Ивановичу, что у комиссии нет никаких сомнений в необходимости единого общего суда над всеми соучастниками корниловского выступления и в недопустимости отдельного суда над Деникиным и подчиненными ему генералами. Он сказал, что цель комиссии - перевести всех арестованных из Бердичева в Быхов, что настроение толпы в Бердичеве исключает возможность правосудия и угрожает лишь дикой расправой. Шабловский указал, что Иорданский и местные комитеты всячески противятся желаниям его комиссии. А потому он предложил генералу дополнить показания, данные им следственной комиссии Юго-Западного фронта, какими-нибудь фактами, которые еще более очевидно связали бы дело Деникина с делом Корнилова.

Антон Иванович повторил все, что уже прежде сообщил на местном допросе. «Что я мог сказать им нового? - вспоминал он потом. - Только разве о той ориентировке, которую мне дал Корнилов в Могилеве через посланца. Но это было сделано в порядке исключительного доверия Верховного Главнокомандующего, которое я ни в коем случае не позволил бы себе нарушить. Поэтому некоторые детали, которые на другой день я добавил к прежним показаниям, не утешили комиссию».

Затем было заседание в местном Совете. Выяснилось, что в распоряжении Иорданского никаких действительных доказательств «преступления» не оказалось. Были не доказательства, а лишь предположения. Шабловскому с большим трудом удалось убедить Бердичевский совет в необходимости перенести разбор дела в последнюю апелляционную инстанцию: в военный отдел Центрального исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов в Петрограде.

Там предстояло сделать последний и самый важный ход на шахматной доске политики Совета. От него зависела участь заключенных в Бердичеве.

С самого начала своего существования Совет был враждебно настроен к офицерам. И вопрос о генералах, обвиняемых в контрреволюции, вряд ли мог рассчитывать на объективный разбор.

14 сентября он обсуждался в военном отделе Центрального исполнительного комитета в Смольном, куда после июльских дней Совет перебрался из Таврического дворца. В военный отдел входило лишь около десяти человек, и это дало возможность Шабловскому к его сотрудникам установить с ними личные отношения. Изложив суть дела, осветив его с юридической стороны, спокойной логикой они добились желаемого. Большинством голосов военная комиссия Петроградского Совета постановила - суд над генералом Деникиным отложить до окончания следствия над генералом Корниловым, а арестованных перевести из Бердичева в Быхов.

Суд в Бердичеве был отменен. Комиссар Иорданский проиграл. Но за свою неудачу он жестоко отомстил арестованным.

«Итак, - писал Антон Иванович, - организованный суд был устранен. Но в руках революционных учреждений Бердичева был еще другой способ ликвидации бердичевской группы, способ легкий и безответственный - «в порядке народного гнева».

Отъезд в Быхов назначен был на 27 сентября в 17 часов дня с Бердичевского вокзала. И здесь мы предоставим генералу Деникину самому рассказать о том, что произошло:

«Вывести арестованных без огласки не представляло никакого труда… Но такой способ переезда не соответствовал намерениям комиссариата и комитетов… Вокруг этого вопроса искусственно создавался большой шум и нездоровая атмосфера ожидания и любопытства… С утра комиссариат устроил объезд всех частей гарнизона, чтобы получить согласие на наш перевод. Распоряжением комитета был назначен митинг всего гарнизона на 2 часа дня, то есть за три часа до нашего отправления, и притом на поляне, непосредственно возле нашей тюрьмы. Грандиозный митинг действительно состоялся; на нем представители комиссариата и фронтового комитета объявили распоряжение о нашем переводе в Быхов, предусмотрительно сообщили о часе отъезда и призывали гарнизон… к благоразумию. Митинг затянулся надолго и, конечно, не расходился. К пяти часам тысячная возбужденная толпа окружила гауптвахту, и глухой ропот ее врывался внутрь здания.

Среди офицеров юнкерского батальона 2-й Житомирской школы прапорщиков, несших в этот день караульную службу, был израненный в боях штабс-капитан Бетлинг, служивший до войны в 17-м пехотном Архангелогородском полку, которым я командовал. Бетлинг попросил начальство школы заменить своей полуротой команду, назначенную для сопровождения арестованных на вокзал. Мы все оделись и вышли в коридор. Ждали. Час, два…

Митинг продолжался. Многочисленные ораторы призывали к немедленному самосуду… Истерически кричал солдат, раненный поручиком Клецандо, и требовал его головы… С крыльца гауптвахты уговаривали толпу помощники комиссара Костипын и Григорьев. Говорил и милый Бетлинг - несколько раз, горячо и страстно. О чем он говорил, нам не было слышно.

Наконец, бледные и взволнованные Бетлинг и Костипын пришли ко мне.

– Как прикажете? Толпа дала слово не трогать никого, только потребовала, чтобы до вокзала вас вели пешком. Но ручаться ни за что нельзя.

Я ответил: «Пойдем».

Снял шапку, перекрестился: «Господи, благослови!»

В неопубликованной рукописи Ксении Васильевны Деникиной имеется следующая запись:

«Антон Иванович был убежден, что их никуда не повезут, а растерзают по дороге. И в застывшей душе было только одно желание, чтобы добили скорей, не мучая, не издеваясь долго. И знал, что сил хватит не дрогнуть перед смертью».

«Толпа неистовствовала, - продолжал свой рассказ генерал. - Мы, семь человек, окруженные кучкой юнкеров, во главе с Бетлингом, шедшим рядом со мной с обнаженной шашкой в руке, вошли в тесный коридор среди живого человеческого моря, сдавившего нас со всех сторон. Впереди - Костицин и делегаты (12-15), выбранные от гарнизона для конвоирования. Надвигалась ночь. И в ее жуткой тьме, прорезываемой иногда лучами прожектора с броневика, двигалась обезумевшая толпа. Она росла и катилась, как горящая лавина. Воздух наполняли оглушительный рев, истерические крики и смрадные ругательства… Временами их покрывал громкий, тревожный голос Бетлинга:

– Товарищи, слово дали!… Товарищи, слово дали!… Юнкера, славные юноши, сдавленные со всех сторон, своею грудью отстраняют напирающую толпу, сбивающую их жидкую цепь. Проходя по лужам, оставшимся от вчерашнего дождя, солдаты набирали полные горсти грязи и ею забрасывали нас. Лицо, глаза, заволокло зловонной липкой жижицей. Посыпались булыжники. Бедному калеке генералу Орлову разбили сильно лицо, получили удар Эрдели и я - в спину и голову.