Но вернемся к детству Деникина и к тем эпизодам его юности, которые сыграли роль в формировании характера и взглядов и, так или иначе, оказали влияние на дальнейший ход его жизни.

Несмотря на натянутые русско-польские отношения того времени, жизнь в семье Деникиных шла мирно и дружно. Отец всегда говорил дома по-русски, мать - по-польски. Не было недоразумений и в вопросе религии: отец ходил в православную церковь, мать - в костел. Сына воспитывали «в русскости и православии». Отец был глубоко верующим человеком, не пропускал церковных служб и сына всегда водил с собой в церковь. С детства Антон Иванович стал прислуживать в алтаре, петь на клиросе, бить в колокол, а впоследствии читать Шестопсалмие и Апостола. Но иногда, чтобы порадовать мать, отправлялся с ней в костел. В скромной полковой церкви воспринимал он православное богослужение как «свое, родное, близкое», католическое же богослужение осталось у него в памяти лишь как интересное зрелище.

Бывали случаи, когда русско-польские трения все же врывались в семью Деникиных. Однажды - и этот эпизод запал в душу девятилетнего мальчика - мать вернулась из костела чрезвычайно расстроенная, с заплаканными глазами. Отец допытывался, в чем дело, и под конец выяснил, что ксендз не допустил его жену к причастию, потребовав, чтобы впредь она тайно воспитывала сына в католичестве и польскости.

Узнав об этом, отец - человек прямой и горячий - «крепко выругался» и пошел к ксендзу. Произошло бурное объяснение, в результате которого напуганный ксендз просил отца «не губить его». Дело это, конечно, никаких последствий не имело, но «попытка к совращению» могла печально отразиться на жизни ксендза, ибо приемы власти в русской Польше в те годы были весьма крутые.

«Не знаю, - писал на старости лет Антон Иванович, - как происходили дальнейшие исповеди матери, ибо никогда более родители мои к этой теме не возвращались… С этого дня я, по какому-то внутреннему побуждению, больше в костел не ходил».

Нет сомнения, что Антон Иванович искренне любил своего отца и глубоко был к нему привязан. Несомненно также, что от отца он унаследовал многие черты своего характера.

Вот как он описывает их отношения:

«Меня отец не поучал, не наставлял. Не в его характере это было. Но все, что отец рассказывал про себя и про людей, обнаруживало в нем такую душевную ясность, такую прямолинейную честность, такой яркий протест против всякой человеческой неправды и такое стоическое отношение ко всяким жизненным невзгодам, что все эти разговоры глубоко запали в мою душу».

Мать часто жаловалась на судьбу, беспросветную нужду, отец - никогда. В сундуке лежал его последний военный мундир, пересыпанный от моли нюхательным табаком. Отец хранил его как зеницу ока «на предмет непостыдныя кончины - чтоб хоть в землю лечь солдатом».

И вот еще воспоминание сына об отце:

«Когда происходила русско-турецкая война (1877-1878), отцу шел уже семидесятый год. Он заметно для окружающих заскучал. Становился все более молчаливым, угрюмым и не находил себе места. Наконец, втайне от жены, подал прошение о поступлении вновь на действительную службу… Об этом мы узнали, когда спустя много времени начальник гарнизона прислал бумагу: майору Деникину прибыть в крепость Новогеоргиевск дли формирования запасного батальона, с которым ему надлежало отправиться на театр войны.

Слезы и упреки матери: «Как ты мог, Ефимыч, не сказав ни слова… Боже мой, ну, куда тебе, старику…»

Плакал и я. Однако в глубине душонки гордился тем, что папа мой идет на войну».

Но на войну идти не пришлось. Война кончилась, и формирования прекратились.

Молодой Деникин воспринимал бедность своей семьи как нечто вполне естественное. Одним из немногих случаев, где подсознательно он ощутил социальную несправедливость, произошел, когда шести лет босым играл он с ребятишками на улице. Проходил мимо инспектор реального училища и увидел, как один из великовозрастных семиклассников дружески возился с Антоном и подбрасывал его в воздух, что доставляло ребенку большое удовольствие. Инспектор остановился и сделал семикласснику замечание: «Как вам не стыдно возиться с уличными мальчишками!»

«Я свету Божьего не взвидел от горькой обиды, - вспоминал этот эпизод Антон Иванович. - Побежал домой, со слезами рассказал отцу. Отец вспылил, схватил шапку и вышел-из дому: «Ах, он, сукин сын! Гувернантки, видите ли, нет у нас. Я ему покажу!»

Пошел к инспектору и разделал его такими крепкими словами, что тот не знал, куда деваться и как извиняться».

Русской грамоте Антось, так молодого Деникина звали дома, выучился четырех лет. А в 1882 году, в возрасте девяти лет, он выдержал экзамен в первый класс Влоцлавского реального училища.

Это было важным событием и большой радостью для родителей. Впервые в жизни повели они своего сына в кондитерскую и угостили его шоколадом и пирожными.

Реальные училища, созданные в Германии в XVIII веке, начали прививаться в России с конца 30-х годов прошлого столетия. В противовес классическим гимназиям это были общеобразовательные учебные заведения, преследовавшие практические цели. Вместо преимущественного изучения классицизма, древних языков и писаний латинских и греческих классиков реальные училища выпускали молодежь с хорошим знанием математики, физики, химии, космографии, естественной истории, рисования и черчения. Они готовили компетентные кадры к поступлению в высшие специальные учебные заведения, инженерные училища.

Всегда здоровый и крепкий, Иван Ефимович в последние годы жизни стал страдать болями в желудке. Оказался рак. К весне 1885 года он уже не покидал постели. В дни великого поста, молясь вслух, он говорил: «Господи, пошли умереть вместе с Тобой…» Молитва была услышана, желание исполнено: он умер в страстную пятницу и похоронен на третий день Пасхи. На могильной плите сослуживцы отца составили следующую надпись: «В простоте души своей он боялся Бога, любил людей и не помнил зла».

После смерти отца пенсию сразу сократили. Мать стала получать лишь 20 рублей в месяц. Антону Ивановичу - тринадцатилетнему ученику реального училища, пришлось подрабатывать репетиторством.

Через два года материальное положение стало настолько невыносимым, что на семейном совете, состоявшем из матери, сына и старой няньки, решено было просить директора реального училища разрешить держать «ученическую квартиру», то есть пансион для учеников. К великой радости Деникиных, директор дал разрешение на квартиру для восьми учеников с платой 20 рублей в месяц с человека за стол и помещение. К этому времени за молодым Деникиным установилась репутация хорошего ученика, и он был назначен старшим по квартире.

Переехали в новое помещение. Это было первым проблеском в беспросветной нужде.

Будучи сыном русского отца и польской матери, он рано почувствовал абсурдность «нелепой, тяжелой и обидной для поляков русификации», проводимой русским правительством в Привисленском крае. В русской Польше, например, строжайше запрещалось говорить по-польски не только в школе, но даже на «ученических квартирах», то есть в пансионах. Виновные в нарушении этого правила подвергались наказаниям.

Невзирая на это, Антон со школьными товаврищами-поляками говорил по-польски, с русскими - по-русски.

В седьмом классе, когда Деникин жил уже вне дома, учился в Ловичском реальном училище, его снова назначили старшим на «ученической квартире». «Должность старшего, - пишет Антон Иванович, - представляла скидку - половину платы за содержание, что было весьма приятно; состояла она в надзоре за внутренним порядком, что было естественным, но требовала заполнения месячной отчетности, в одной из граф которой значилось: «уличенные в разговоре на польском языке». Это было совсем тягостно, ибо являлось попросту доносом. Рискуя быть смещенным с должности, что на нашем бюджете отразилось бы весьма печально, я всякий раз вносил в графу: «таких случаев не было».

Так длилось три месяца, но в один прекрасный день Антона Деникина вызвали к директору училища.