- Вас зовут Юрий Петрович? - услышал он женский голос и, вздрогнув, поднял голову. - Спасибо вам.
Это была жена Грачева. Юра не знал, что ответить, и просто молча кивнул головой.
- Они вынесли решение.
Юра сжал зубы, готовый ко всему.
- Решили пока ничего не предпринимать. Анализы забраны. Как я знаю, вы лучше всех осведомлены о работе моего мужа и верите в его правоту. А я верю вам. Отдохните, я все равно не уйду отсюда.
- Нет, - мотнул головой Юра, - никто, кроме меня, не справится. О ребионите я знаю больше, чем кто-либо другой, даже ваш муж.
- Он никогда не говорил о вас. Впрочем, у него такой характер... - она замолчала, словно извиняясь за мужа.
- Это неважно. Во всем случившемся виноват я. Это я подсунул ему древний рецепт. Если бы знал, чем это может кончиться...
- Я вас не виню. Матвей не мог поступить иначе.
На больничное крыльцо, обрамленное старомодной балюстрадой, вышла Мария Николаевна. Щурясь на солнце, она отыскала взглядом Оленева, молча кивнула и так осталась стоять, словно не решалась ни подозвать Юру, ни подойти самой.
- Извините, - сказал Юра и сам пошел навстречу.
- Юра, - просто сказала Мария Николаевна, - сейчас не время для ссор и диспутов. Я не верю в чудеса, но это мое личное мнение. Так вот, я настояла на том, чтобы Грачева оставили в покое. Контроль и наблюдение возлагаю на тебя. Придется остаться на ночь. Я тоже остаюсь. Позвони домой, предупреди. Сейчас все разъедутся, поговорим после.
И Мария Николаевна, развернувшись на каблуках, как вышколенный солдат, четким шагом пошла к двери. Преданный солдат реанимации - странной науки об оживлении мертвецов.
Юра стянул халат, сложил его, взял под мышку и пошел за территорию больницы к ближайшему телефону-автомату. Его догнал Веселов.
- Изгнанник рая, - гордо сказал он. - С демонической силой меня вышибли из обители блаженных, повергли наземь, оттяпали крылья без наркоза и даже на пиво не дали. Во житуха, а?
- На, блаженненький, - в тон ему сказал Юра и протянул горсть мелочи. Помолись за меня... Кто остался с Грачевым?
- Машка. Хоть и стерва, но своих в обиду не даст. Уважаю.
- Не ожидал от тебя. Сколько лет знаю, а такого... Ты же сам был противником ребионита. Забыл?
- Протри очки, везунчик. Мужик тем и отличается от амебы, что не болтает, а делает поступки и умеет признать свою неправоту.
- Никогда не видел болтливых амеб... Впрочем, ты прав.
К телефону подошел отец.
- Квартира, - сказал он, не дожидаясь вопроса.
- Папа?
- Это не Ватикан. Это квартира.
- Отец, это я, Юра. Ты не болен?
- Свинка-ангинка-минтая спинка, - хихикнул отец. - Заходила Лера, чума и холера.
- Она уехала в лагерь? Ты ее проводил?
- Муж ее проводил. Кандидат докторских наук или доктор по кандидатам в мастера. А вы кто такой?
- Юра я, твой сын. Сегодня я не приеду, остаюсь дежурить. Не беспокойся. И передай Марине, если она дома.
- Субмарине? Когда уставшая подлодка из глубины придет домой? А кто вы такой?
- Папа, - вздохнул Юра. - Береги себя, не выходи из дома. Я позвоню вечером.
Он опустил трубку на рычаг и хотел было отойти, как вдруг телефон разразился звоном. Машинально снял трубку автомата.
- Да?
- Да и нет не говорить, губы бантиком не делать, не смеяться, не смешить, - скороговоркой проговорил Ванюшка. - Привет, плешивый вундеркинд! Ищешь?
- Пока только тумаков по шее надавали за поиски. Куда опять мою дочку дел?
- Очередной запуск в будущее. Художница. Укатила с мужем на пленэр, а может, на пленум. Делает революцию в живописи. Заслуженная. Лауреатка.
- Чаю надулся? - зло спросил Юра.
- От пуза.
- И как не лопнешь! - сказал Оленев и бросил трубку.
По дороге в больницу его догнал Ванюшкин голос, раздавшийся из левого кармана.
- Не шали, - сказал он приглушенно. - Нарушишь Договор - пеняй на себя.
Больница опустевала, дневные врачи и сестры расходились по домам, больные разбредались по парку. В первой палате реанимации гудели аппараты, плакал ребенок, неслышно передвигалась дежурная сестра, позвякивая шприцами. Во второй, где лежал Грачев, было непривычно тихо, как после генеральной уборки, когда в надраенной до блеска палате включают кварцевые лампы и закрывают ее на ключ... Научно обоснованный ритуал очищения, избавления от скверны...
Кое-какие анализы уже были готовы, стараясь скрыть волнение, Юра вчитался в скупые цифры. Да, все совпадало с расчетами и экспериментальными данными Грачева. Непостижимая купель полусмерти-полужизни, в которую был погружен Грачев, ломала все представления, вековые и незыблемые, о той грани, что разделяет живое существо и неживое вещество.
Мария Николаевна стояла у окна, делая вид, что любуется парком, отцветающими яблонями и птицами, порхающими меж них. И Оленев мысленно поблагодарил ее, что она не вмешивается в то, что сама уже не в силах понять, что она молча уступила лыжню ему, более молодому и менее опытному, совсем не потому, чтобы переложить на него непосильный груз, а оттого, что честно признала свою некомпетентность и невольную стереотипность мышления, приходящую с годами работы. И само это признание, пусть глубоко запрятанное, значило так много, что впору было или честно подать заявление об увольнении, или, мучительно переборов самолюбие, перейти на следующий, более высокий круг. Кризис, который редко кому удается миновать.
Ближе к ночи состояние Грачева стабилизировалось, если, конечно, прибегать к привычной терминологии. Сверяясь с записями, графиками, показаниями анализов, Оленев вел свой собственный дневник - это условие было оговорено в завещании Грачева. Не упустить ни малости, даже ценой жизни, ради тех, кто будет спасен после, вырван у смерти, в вечной битве человека с неизбежным приходом небытия.
Они молча пили чай в ординаторской, жена Грачева, осунувшаяся и подурневшая, тоже была с ними, ее присутствие тяготило, но на вежливые намеки Марии Николаевны пойти и отдохнуть она твердо, но словно извиняясь, отрицательно качала головой.
По привычке заглядывали дежурные хирурги, пытались завязать обычные разговоры, натянуто шутили, но быстро замолкали и уходили. Летняя ночь была светла и протяжна, малиновку сменил соловей-красношейка, из глубины парка доносилась его короткая громкая песня.