А ведь Екатерина специально приписала в завещании: "Копию с сего для лучшего исполнения положется и положено в таком верном месте, что через долго или коротко нанесет стыд и посрамление неисполнителям сей моей воли". Почему же ослушались?

Бумаги, которые мы тут цитировали, были незаконченными, черновыми и поэтому при желании вполне могли быть сочтены за нечто предварительное и оттого необязательное, а то и вовсе как очередное проявление природного "веселонравия" царицы.

Но зададимся вопросом: чего это Екатерина решила шутить по поводу собственных похорон? Может быть, она вообще несерьезно относилась к российским погребальным традициям, императорским в частности? Ничуть не бывало. Екатерина с гордостью вспоминала, что именно она распоряжалась "траурной комиссией" по смерти императрицы Елизаветы, для чего "брала советы от старых дам" и "в чем на них угодила чрезвычайно". Уже тогда она прекрасно изучила чин императорских похорон. Отличием его, идущим ещё от давних, великокняжеских традиций, было среди прочего долгое прощание с телом - шестинедельное. Вспоминая те прощальные недели, Екатерина II не упустила рассказать о случившихся тогда других похоронах - пышных и скандальных:

"Две недели по кончине покойной Государыни умре граф Петр Иванович Шувалов. За несколько дней до кончины его, он и брат его большой, Александр Иванович Шувалов, были от императора пожалованы в фельдмаршалы... Хотя огромные похороны и при оных великолепные выносы указом покойной Государыни запрещены были, но, однако, господа Шуваловы выпросили у Императора, дабы граф Петр Иванович с великолепной церемонией погребен был; сам Император обещался быть на выносе. В назначенный день ждали очень долго императора, и он не прежде как к полудню в печальный день приехал. Народ же ждал для смотрения церемонии с самого утра, день же был весьма холодный.

От той нетерпеливости произошли разные в народе рассуждения: иные, вспомня табачный того Шувалова откуп*, говорили, что долго его не везут по причине той, что табаком осыпают. Другие говорили, что солью осыпают, приводя на память, что по его проекту накладка на соль последовала. Иные говорили, что его кладут в моржовое сало, понеже моржовое сало на откупе имел и ловлю трески. Тут вспомнили, что ту зиму трески ни за какие деньги получить нельзя, и начали Шувалова бранить и ругать всячески. Наконец тело его повезли из его дома на Мойке в Невский монастырь. Тогдашний генерал-полицмейстер Корф ехал верхом пред огромной церемонией, и он сам мне рассказывал в тот же день, что не было ругательств и бранных слов, коих он бы сам не слышал противу покойника, так что он, вышед из терпения, несколько из ругателей велел схватить и посадить в полицию. Но народ, вступясь за них, отбил было; что видя, он оных отпустить велел, чем предупредил драку и удержал, по его словам, тишину".

Заметим, что тогда уже при дворе произошло разделение на тех, кто связывал свое будущее с Петром III, и на тех, кто готов был видеть истинной правительницей Екатерину. Шуваловы были, безусловно, в противном ей лагере (отношения Екатерины с мужем, напомним, были к тому времени чисто формальные, и, похоже, он готов был отправить жену в ссылку). Однако как бы Екатерине Шуваловы ни были противны, она вряд ли могла измыслить чисто "расейскую" манеру насмешек - народную пародию на ритуальное умащение покойника или на бальзамирование тела, когда в дело якобы идут табак, соль и моржовое сало.

Однако вовсе непристойная картина предстает перед нами, когда Екатерина вспоминает, что происходило при похоронах государыни Елизаветы:

"В 25 день генваря 1762 года повезли тело Государыни, во гробе лежащее, со всевозможными великолепными и подобающими почестями из дворца через реку в Петропавловский собор... Император в сей день был чрезвычайно весел и посреди церемонии сей траурной сделал себе забаву: нарочно отстанет от везущего тело одра, пустя онаго вперед сажень на тридцать, потом изо всей силы добежит. Старшие камергеры, носящие шлейф епанчи его черной, паче же обер-камергер граф Шереметев, носящий конец епанчи, не могли бежать за ним, принуждены были епанчу пустить. И как ветром её раздувало, то сие Петру III пуще забавно стало, и он повторял несколько раз сию шутку, отчего сделалось, что я и все, за мной идущие (то есть те, что должны были идти непременно сзади Петра III. - Авт.), отстали от гроба, и наконец принуждены были остановить всю церемонию, дондеже отставшие дошли. О непристойном поведении сем произошли многие разговоры не в пользу особе Императора, и толки пошли о безрассудных его во многих случаях поступках".

В воспоминаниях этих, довольно поздних, может, и есть некое преувеличение. Но вот что случилось спустя всего семь месяцев после похорон Елизаветы и воцарения Петра III. Капризный и легкомысленный император был принужден Екатериной и её соратниками отречься от престола. Сообщая об этом в Сенате, Екатерина не только обвиняла Петра III в развале внутренних и внешних дел империи, в "презрении законов естественных и гражданских", но и в первых же строках своего манифеста - в том, что по смерти Елизаветы он "радостными глазами на гроб её взирал, отзываясь при том неблагодарными к телу её словами".

В тот же день Екатерине сообщили о гибели супруга. Находясь под домашним арестом, он был якобы удавлен собственным шарфом в пьяной карточной ссоре охранявшими его гвардейскими офицерами. Потребовался немедленно новый манифест.

И Петра III хоронят в Александро-Невском монастыре, в Благовещенской церкви - именно её Екатерина II имела в виду в своем завещании, назвав "погребальной". Тут есть свои обстоятельства, нуждающиеся в объяснении. Обыкновенное утверждение, что со времен Петра I Петропавловский собор стал традиционной императорской усыпальницей, не совсем верно. Катафалк с гробом Петра действительно был помещен в этом соборе и в таком положении пребывал шесть лет. В первое время "птенцы гнезда Петрова", ссорившиеся за влияние, за власть, даже приходили во время церковных служб громогласно жаловаться покойному государю на притеснения вчерашних соратников. "Сегодня Меншиков показал мне обиду! - восклицал генерал-прокурор Ягужинский. - Хотел мне сказать арест и снять с меня шпагу..." При этом генерал-прокурор резонно сетовал, что почивший император услышать его не может - некому жаловаться, не в ком искать справедливости...

Гроб основателя Петербурга стоял не помещенным в гробницу то ли на западный манер, то ли из-за того, что некому и некогда было заняться этим непростым ответственным делом. Кого сошлют, кого сместят... Во времена недолгого царствования Петрова внука - Петра II, императора-подростка двор и вовсе переместился в Москву. И когда Петр II после сильной простуды с осложнениями безвременно скончался, его погребли, как и прадедов, в Архангельском соборе Кремля.

Затем погребения в Петропавловском соборе возобновились. Но не для всех членов царствующего дома. Кого-то несли и в "Невский монастырь", в "погребальную церковь". Благовещенский храм был, по довольно точному выражению одного историка, "усыпальницей второстепенных Романовых". Почему же Екатерина II выбрала для себя это место? Ну не ради же того, чтобы лежать недалече от покойного супруга? Впрочем, надо учесть, что подземелья церкви достаточно обширны, и предполагать тесное соседство нового погребения с прежними вовсе не обязательно. Но все-таки - почему? "Уничижение паче гордости"? Предвидение того, что кто-то может распорядиться таким образом за неё - за незначительную немецкую принцессу, ставшую самодержицей всероссийской через заговор, переворот, кровь?..

Истинные резоны Екатерины II навсегда останутся для нас тайной, но мы точно знаем, что произошло после её смерти на самом деле. Ее похоронили в Петропавловском соборе, но как!..

Став императором - чего уже не чаял, - нелюбимый сын её Павел Петрович решил переписать историю.

Предоставим слово очевидцам событий. Вначале придворной даме, графине В.М. Головиной. О кончине Екатерины II она пишет: