Так может, дело не в Толике? Но ведь больше нет никого вокруг, и не видно ничего, и не слышно... Разве что за забором, возле которого он торчит, мечется что-то, по габаритам скорее напоминающее теленка, а не собаку, кидается на хлипкие доски, заходится остервенелым лаем... Может, Наташа этого пса испугалась, ведь того и гляди забор проломит зверюга, выскочит. Ну да, как бы не так...

Это чтобы Наташу, которая лезет целоваться к каждому встречному кабыздоху, не взирая на его рост и манеры, напугал лай за забором?! Чушь какая...

Наверное, плохо Виктор владел лицом в эти минуты, наверное, оглянувшаяся на него Наташа поняла, как ему муторно. Потому что сделала вид, будто и не было ничего, стала весела и беспечна — слишком беспечна, впрочем, чтобы беспечности этой можно было бы верить. А страх... Он не ушел, нет — отступил, притаился в глубине ее глаз ледяной мутью.

Толик наконец-то заметил их, замахал рукой, заухмылялся. Пришлось подойти.

— Здорово, археолог, — Виктор пожал протянутую потную ладонь, держался подчеркнуто по-приятельски, стараясь подавить невольно вспыхнувшую неприязнь. Мало ли, может Наташе просто привиделось что-то, ведь бывает же так. А может, ему самому просто примерещился Наташин испуг? Ох, вряд ли... — Ты чего тут торчишь? Нас ждешь?

Толик замялся, покраснел почему-то.

— Да так... Ну, в общем жду, но не вас. Вы идите, а то Зеленый уже, наверное, затосковал. А я немного опоздаю, вот.

— Ты бы, Толик, с нами пошел лучше, — Наташа склонила голову на бок, прищурилась. — А то гав-гав выскочит, кусь-кусь сделает...

— Эта псина, что ли? — Толик мотнул головой в сторону забора, сотрясающегося от наскоков жаждущего крови хищника. — Да пусть себе прыгает. Она привязана, наверное.

— А ты, чем гадать, полез бы, да проверил: привязана или нет, — улыбнулся Виктор. — Только за нами потом не беги, если не привязана...

Когда они отошли достаточно далеко, чтобы Толик перестал их слышать, Виктор тихонько сказал:

— А теперь колись. И поподробнее, пожалуйста.

Наташа глянула на него, очень натурально удивилась:

— Ты о чем?

— Ты меня не дури, Наташ. Знаешь ведь — бесполезно.

Некоторое время Наташа молчала, шла низко опустив голову, до матовой белизны стиснув кулачки. Потом решилась.

— Хорошо. Только ты подумаешь, что я ну совсем психопатка ненормальная... Понимаешь, я его боюсь.

— Да это я и сам заметил, — Виктор полез за сигаретами. — Трудно, знаешь ли, не заметить, ежели человек побледнемши, задрожамши и чуть не упамши. А почему ты его боишься, можно узнать?

— Можно, — Наташа не-то вздохнула, не-то всхлипнула... — Уж чего теперь, если ты сам заметил. Вот ты мне скажи, ты очень-очень подумай и скажи: может случиться, что Толик... Ну, что он заодно с упырями этими?

Виктор даже не очень удивился — он и ожидал услышать что-нибудь в этом роде.

— Почему ты так решила?

И Наташа заговорила — торопясь, путаясь, захлебываясь словами. Прорвало наконец...

— Это я уже тут догадалась, когда вернулись. Думала, понимаешь, думала... Вот тогда, в каменном веке, были же у упырей... как это они их... дрессированные аборигены... И теперь могут быть такие. Ну просто обязательно есть: упыри же не могут тут жить, ну, у нас, на Земле. А им же надо... ну, контролировать, управлять и все такое. А Толик... Ты пойми, все это по отдельности, может, и не значит ничего, ну, может, совсем-совсем ничего не значит, а вместе если посмотреть — страшно. И вещи все-все у него дорогие, не наши, а зарплата маленькая очень, и отца у него нет, а у мамы пенсия только. И как он все время доказывал, что мы ну такие глупости городим — просто нельзя глупее. И о пещере этой со знаками он заранее знал откуда-то... Говорит: «Расписку нашел». А если неправду говорит? И кость эту жуткую он из пещеры притащил, а что за кость такая, зачем? Может ее и не Странный прятал, может ее для плохого прятали? И потом, когда уже совсем-совсем ясно стало, что правда нам с Глебом снилась — как он доказывать стал, что пусть упыри что хотят делают и мешать им нельзя, помнишь? И может быть, это он Глеба... — Наташа замотала головой, умолкла.

Виктор погладил ее по волосам, проговорил тихонько:

— Не мог он Глеба, Наташа. Он же тогда еще ничего не знал, это мы с тобой ему все рассказали.

Наташа вскинула голову, прижала к груди стиснутые кулачки:

— Да нет же! В том же и дело — нет! Они же знакомы были с Глебом, давно-давно знакомы были, Глеб домой его приводил, я сама видела, понимаешь? И знаешь, когда они в последний раз виделись, знаешь? Четырнадцатого вечером.

Толик сам к Глебу пришел, они долго-долго говорили о чем-то, больше двух часов говорили. Я на кухне возилась, а за стеной — бу-бу-бу, бу-бу-бу... И, вроде, показалось мне, что все больше Глеб говорил, а Толик перебивал, спрашивал. И, вроде, ссорились они. Понимаешь? Это четырнадцатого апреля было, понимаешь? Помнишь, Антон все спрашивал: «Как это упыри про Глеба смогли догадаться?» А вот, может, так и смогли...

Она вдруг низко-низко опустила голову, проговорила поспешно:

— Ты не смотри на меня, пожалуйста, ты вперед иди, ладно, Вить? Я догоню потом...

«Осторожно, во дворе злой каратэист». Эта надпись на калитке не оставляла ни малейших сомнений в том, что Антон живет именно здесь.

Маленький одноэтажный домик с верандой, обсаженная цветами дорожка ведет к крыльцу, и ярче махровых астр цветет на ней рыжая борода хозяина, степенно шествующего встречать гостей.

После кратких, но весьма бурных приветствий Антон загнал Наташу и Виктора в комнату, на дверях которой красовалась корявая надпись: «Без бутылки не входить», велел сесть по углам и не мешать, а сам принялся таскать на стол всякую всячину, приговаривая:

— Водка — мужикам, вино — для ба... для барышень, говорю. Родителей я в Сочи выгнал, так что дома кроме нас — только старый маразматик Терентий Нилыч, но он глуп, как пробка, глух, как пень, и вообще кот, так что мешать не будет. Кстати, если этот хмырь станет шляться под столом и играть в голодающих Поволжья — за хвост и в форточку. Он сегодня уже нажрался на всю оставшуюся жизнь. Тут под забором двое алкашей с утречка похмеляться приладились, так он у них закусь спер... А чего, археолог загулял что-ли, не придет?

— Придет, куда он денется! — Виктор поигрывал зажигалкой, искоса поглядывал на Наташу (съежилась на стуле, улыбается, но глаза нерадостные, скучные). — Торчит там на углу, ждет кого-то... Не знаешь, кого бы это?

Антон закончил возиться со снедью, привалился к стене — руки в карманы, борода торчком, рот до ушей:

— Если я хоть что-то понимаю в Толиках, то наш голубок вознамерился кольцеваться («Жениться то-есть», — перевел Виктор для Наташи). Наблюдал это я давеча особу, каковую он сейчас дожидается, и понял: будет он ей по утрам кофий в постель и тапочки к парадному подъезду подавать, вот чтоб у меня борода отсохла!

Толик заявился минут через десять, бережно ведя под руку полненькую девушку, похожую на взъерошенного галчонка. Звали девушку Галочкой — прозорливость ее родителей восхищала.

Некоторое время собравшиеся предавались легковесному трепу — так, по пустякам. Потом Антон возмутился:

— Елкин дрын, вы сюда языки чесать пришли, или делом заниматься?! А ну, марш все за стол! Тут водка прокисает, а они зубоскальствуют...

Треп, однако, продолжался и за столом. В разгар ржания над очередной Антоновой хохмой Виктор обнаружил, что кто-то ненавязчиво снимает с него носок. Выяснилось, что старый маразматик Терентий Нилыч угнездился-таки под столом и пытается завязать отношения. Наташа вытащила его на свет божий, пристроила было у себя на коленях, но Антон рявкнул: «Кыш, пернатое!» и кот сгинул.

— Боится, стервец, — самодовольно ухмыльнулся Антон. — Уважает, стало быть.

— А почему он — пернатое? — поинтересовалась Наташа.

И Антон охотно пояснил:

— А потому, что птицей взвиться способен. Это, конечно, ежели за хвост раскрутить как следует.