Аса порывисто села, придерживая у груди тяжкое меховое укрывало. Резкое движение мучительно отдалось в заживающем плече, но вовсе из-за иной боли срывался на всхлипы голос Агмундовой вдовы:

— Я и старшие дети сражались рядом с моим мужем и их отцом. Неужели ты мог подумать, что будет иначе?! Неужели ты мог подумать, что в бою всегда можно сохранить верность такой клятве — даже если очень-очень хочешь ее сохранить?! Ты, пожилой, умудренный… Как же ты мог?!

— Ярл уплатил виру… — торопливо сказал хавдинг.

— Я знаю это. — Аса неожиданно заговорила очень спокойно. — И я знаю, что ты принял уплату. Я знаю даже, какова была эта вира. За изувеченную лошадь или убитого раба требуют большего, чем ты согласился взять за моих детей.

Хавдинг беспомощно следил, как его не успевшая толком оправиться от раны дочь, постанывая, поднимается с ложа. Она еще плохо владела правой рукой, ей трудно было бы выбираться из этой пушистой жаркой трясины, даже если бы не пришла в Асину голову такая блажь: поднимаясь, не просто кутаться, а прямо-таки заматывать себя в укрывало — от горла до самых пяток.

Неужели дочери хавдинга вдруг сделалось аж так холодно? Эльгар Степенный понимал: нет. Это она прикрывала наготу — тщательно-тщательно, словно бы единственный находящийся рядом мужчина был ей совершенно чужим.

— Ты отдал ему одного из сильнейших своих сторонников. — Агмундова вдова не говорила, а плевалась словами. — Потом отдашь второго. Потом третьего. А потом… Потом ты будешь не свой, а ярлов. Или вообще не будешь.

Она шагнула было к двери, но вдруг передумала, обернулась.

— Я возьму у тебя все, что мне нужно, — сказала Аса. — Только не в подарок. А ярлу своему передай: с него я тоже возьму. Страшно возьму, обильно. Не так, как сочтет он, а так, как я назначу сама. За всех своих. И за твой позор — тоже.

…Вдове могучего бонда Агмунда Беспечного удалось взыскать лишь малую долю того, что казалось ей справедливым (правда, «малую» — это лишь по счету самой взыскательницы).

Осенью один из ярловых сыновей отправился на охоту, да так и сгинул без вести и следа, а вместе с ним бесследно да безвестно сгинули трое дружинников, которых ярл отрядил для охороны своего чада. Пропавших искали долго, но без толку. Лишь первенец ярла, его надежда, во время тех поисков нашел… Нет, не брата и не кого-нибудь из ушедших с братом людей, а какую-то полудикую немощную старуху. Кривляясь и приплясывая, та рассказала ему, будто живет в лесу, в подобии зверьей берлоги, и будто бы ей ведомо все, творящееся в лесу, и будто бы ведомо ей, что недавно в лесу убиты юный красавец богатырь и еще трое отважных воинов. Старуха казалась чересчур жалкой, чтобы внушать опасение, и слишком глупой, чтоб врать, а потому старший сын ярла согласился пойти за ней к тому месту, где якобы лежат убитые. Правда, у него достало ума кликнуть с собою четырех викингов. Прочим, бывшим при нем, он велел продолжать поиски так, как было задумано до появленья безумицы — на тот случай, если она все-таки врет.

Безумица не врала. Вернее сказать, она не соврала про убиенных. Но пока ярловы сын и викинги осматривали мертвых да предавались гневу, жалкая старица выхватила заранее припрятанное в кустах оружие и мгновенно оборотилась стремительным яростным чудищем.

Двое викингов умерли, так и не успев понять, что происходит; а ярлов сын… Он все-таки выжил, но последствиями тогдашней раны ему пришлось маяться до самой весны.

Уцелевшие дружинники погнались было за жуткой старухой, но она знала дебрь лучше, и нельзя было надолго покинуть тяжко пораненного хозяйского сына, и… Кажется, отважные воины не очень-то старались догнать эту тварь, умеющую так ловко прикидываться ничтожной и так ловко убивать могучих мужчин.

…Большего Асе не удалось совершить. До самой весны бродила она близ ярлова жилья, как оголодалая волчица близ овчарни, но… Это лишь вдове бонда Агмунда казалось, что покуда еще слишком малая вира взята ею с виновников гибели мужа, детей и отцовской чести. Ярл полагал иначе. А потому очень старался не заплатить больше.

Ратные отряды неутомимо рыскали по всей ближней округе, погибло несколько человек, заподозренных в даче приюта Асе, дочери Эльгара, вдове Агмунда, не однажды и самой отмстительнице лишь чудом удавалось избежать смерти…

…Весною ярл увел дружину в дальний поход на юг.

Даже одна только мысль о том, что придется бездеятельно дожидаться возвращения своего врага, ужасала Асу. Пуще всего дочь хавдинга боялась, что ярость не вынесет праздности, обессилеет да зачахнет и тоскливые воспоминания об утратах сумеют подменить жажду мести на желание смерти — как бесчестный торговец ухитряется подменить медной безделкой придирчиво выбранное покупателем златое украшенье.

Потратив немало сил и времени, Асе удалось-таки совершить почти чудо: наняться в охранную дружину к проезжему купцу. Но купеческий путь оказался несоизмеримо короче пути воевитого ярла. Пришлось искать новых попутчиков.

Торговые люди осторожны и подозрительны. Мало кто из них решится взять к себе случайного человека, да еще такого, который чем-либо необычен. А одинокая баба, которая пробирается в невесть какие чужедальние страны, имея в припасах лишь оружие да кольчугу — это, право же, отнюдь не самое обыденное явленье.

Чаще всего Асу пускали на корабли тайком от хозяев, и уж конечно, не для охороны — для вовсе другого. Она соглашалась, добавляя это к ярлову долгу, и так уже ставшему почти неоплатным.

Подобные плавания длились один-два дневных перехода, потом ее прогоняли и вновь приходилось искать, просить, унижаться — а время летело, а враг уходил все дальше…

…Она не знала, в какие именно края отправился ярл. Расспрашивать живущих на обочинах великого речного пути? Для этого нужно было понимать хоть один из их языков. Поэтому Аса не решилась забираться дальше верхнего Приильменья — мест, где ведущая из скандийских земель торговая гостевая дорога разветвляется на две: к грекам и к персам. Откуда бы ни возвращался ворог, этой развилки ему не миновать. Лишь бы только вернулся он, лишь бы обитатели неведомых теплых земель не ухитили его жизнь…

Аса стала ждать, вновь приняв обличье полубезумной старой попрошайки — так было безопаснее. Безопаснее для осуществленья затеи, которая мнилась урманке тем последним, ради чего еще стоило жить. Больше всего вдова Агмунда страшилась раскрыть себя (особенно свеям из купеческой крепостцы, которые в здешней дальней чужбине показались ей чуть ли не единоплеменниками). Слухи — тем более смутные да недопонятые пересказчиками — разносятся быстро и накрепко втесываются в людские умы, а ярл не должен заподозрить, что отмстительница стережет его так далеко от Вестфольда.

Притворяясь глупой да безъязыкой, она ухитрилась выучиться и словенской, и ямьской речи — чтобы не пропустить известие об идущей с юга скандийской дружине.

А еще она ухитрилась завести на новом месте друга.

Любослава была единственной, кто пожалел бесталанную иноземную приблуду по-настоящему — без малейшего привкуса брезгливости да небреженья. Это еще до того, как сероглазая целительница сама, одним только ей ведомым образом исхитрилась дознаться обо всем Асином сокровенном да потаенном, а дознавшись, не замедлила и сознаться, поверив урманке в залог неразглашенья тайну о четвероединости волхва Корочуна.

Мнимая полудура отличнейшим образом понимала, что новая знакомица отнюдь не столь ошеломляюще вверилась ее честности, как это могло бы показаться: даже вздумай скорбная умом отвратновидая пришелица орать об узнанном на каждом пригорке — кто бы стал ее слушать?! «Возьми-ка, несчастливая, хлебушек, и ступай, не нуди…» — это еще в лучшем случае. Да и умение ведовским способом проникать в чужие души вряд ли можно счесть причиною для теплых дружеских чувств — любой иной человек (и сама Аса — при иных обстоятельствах) скорей проникся бы к подобной умелице неслабой опаской. Так, может, Агмундова вдова до того ловко научилась притворяться полоумной, что надобность в притворстве уже отпала?