- Тихо, Ксюн, не паникуй. Есть у нас с собой какое-нибудь лекарство? по-боевому распушился Скучун.
- Сейчас посмотрю. - Ксюн сбегала на полянку, где оставались их пожитки. В корзинке она обнаружила валидол, адельфан, еще какое-то лекарство с иностранным названием и пулей вернулась обратно.
Скучун положил бабушке под язык таблетку валидола, смерил пульс.
- Сердце, - сообщил он, - как сумасшедшее бьется. Ой! Пропало куда-то. А вот опять бухает, да неровно как...
- Это называется аритмия, - пояснил Старый Урч. - Давайте-ка все вместе перенесем ее на нашу полянку.
- Постойте... - тут бабушка Елена пришла в себя и приподнялась на локте. Идите-ка вон туда...- Она указала в сторону молодого сосняка. - Там сторожка. А я тут пока... Иван Степанович-то посильнее, он меня и перенесет. Дай-ка, Ксюшечка... - Елена Петровна приняла еще две таблетки и стала понемногу оживать.
Не слушая бабушкиных возражений, друзья все вместе подняли ее и понесли. Вскоре посреди папоротника показался одинокий домик с единственным оконцем. Там кто-то был - горел свет, и дым вставал из трубы. Лесник Иван Степанович, завидев гостей, всполошился, захлопотал, маленький, жилистый, юркий, и вскоре бабушка Елена уже лежала на печке, отогретая и порозовевшая, а хозяин отпаивал всех чаем с душицей. Необычному виду кое-кого из своих нежданных гостей он ни капельки не удивился, будто и не впервой ему были такие встречи.
Кувшинки поставили в трехлитровую банку с водой, и они сразу оживили простую избу с нехитрым холостяцким скарбом.
Наступила ночь. Измученная Елена Петровна дремала в полузабытьи, Кутора и Кукой заснули на лавке как убитые, лесник отправился на сеновал, а Урч с Ксюном и Скучуном устроили военный совет.
- Бабушку мучить больше нельзя, и так с нами намаялась... - заявила Ксюн. Это все я виновата: сначала напугала до смерти своей дурацкой выдумкой про отравление, потом вы как снег на голову, да еще это странное круженье по лесу... В общем, сплошное безобразие! Надо ей в себя прийти. А тут, по-моему, для этого самое подходящее место: лес, тишина, и никто не дергает...
- Пожалуй, ты права, ну куда ей в Вещий Лес! - согласился Старый Урч.
- Да-а-а, Вещий Лес... - Скучун задумчиво уставился в потолок, обхватив передними лапками пушистые коленки. - Знать бы еще, где он находится. Хоть бы примета какая, знак, а то ведь ничего...
- Может, у лесника спросить? - предложила Ксюн.
- Откуда он знает... Это же магический лес, помнишь, что бабушка говорила? Уж она-то бы наверняка знала о нем первая! Вообще бабушка у тебя просто чудо... Она на деда моего чем-то похожа.
- Ну да, еще чего! Ничего общего... Видела я твоего деда - зеленый и полосатый...
- Дурочка, я же не о внешности...
- Цыц! - шутливо прикрикнул Урч. - Нашли время спорить, похожа - не похожа... Скоро рассвет, нам дорогу искать пора - вот бы о чем поразмыслили. - Он приподнял занавеску на окне. - Да, зорька близко.
- Я сейчас... - Скучун вылез из-за стола и выскользнул за порог.
Глава VIII
Лес затаился на исходе ночи, все еще пугающий, темный. Ни одна звездочка не выглянула с высоты, все заволокло мглою. Во тьме ничего нельзя было разглядеть, и только в лесу, чуть поодаль, угадывался силуэт дерева, стоящего особняком, - скорее всего громадного дуба. Его еле-еле высвечивала блеклая полоска зари.
Скучун спрыгнул с крыльца и побежал к одинокому дереву. Мокрые, холодные одуванчики, заполонившие тропинку к лесу, немного отрезвили нашего героя, мечтавшего своими глазами взглянуть, как светает! И хоть желание вернуться в натопленный домик сразу же появилось в его зеленой головке, лапы уже сами несли вприпрыжку вперед, едва успевая проскакивать между деревьями, выраставшими в темноте прямо перед носом.
Скучун так разбежался, что по инерции чуть не рухнул вниз с высоты, оказавшись над крутым, глубоким обрывом. Отчаянно взвизгнув, он уцепился за корень дуба, нависшего над пропастью, и замер, окаменевший...
Перед ним открылась такая ширь, такой простор, что у маленького подземного жителя, выросшего в тесных лабиринтах Нижнего города, от изумления чуть не разорвалось сердце!
Внизу, под песчаным откосом, текла величавая тихая река, у дощатой пристани приютились на воде две лодочки, казавшиеся сверху игрушками. А за рекой, на другом берегу разметался зеленый луг, такой необъятный, такой вольный и радостный, что мог он поспорить с простором небесным... Луг уже умывался в лучах первой зорьки, и под золотыми лучами потихоньку проявлялась лазурь на сыром, сером небе.
Несказанная светлая зорька улыбалась так ясно, так просто, как только младенец умеет! Вставало солнце: исходящая от него неуемная радость затопляла пойму. Скучун зажмурился, и вдруг словно брызнуло откуда-то мириадами птиц, стаей рванулись они над рекой, будто кто-то рассыпал их целую пригоршню, чтобы загомонили резким рассветным кличем: "За-ря, за-ря, за-ря!"
Скучун весь дрожал от переизбытка чувств, еще никогда не испытанных, незнакомых. И казалось: хоть все это он видит впервые, но и река, и чистое дыхание луга, и ставшая уже малиновой зорька всегда были с ним - родные и близкие... Он так любил сейчас этот луг, и эту золотистую дымку над ним, он любил их всегда, - еще не зная, не видя! И весь расцветающий зеленый простор - был его простор, Скучуна, и вся живая, необъятная жизнь сейчас улыбалась ему и говорила: "Ты мой!" и сияла так ясно для него одного... И вот этого мига взаимной любви его с миром он ждал, мечтал о нем, туманно, неосознанно, не отдавая себе отчета - о чем же мечтает... И знал он, что видел уже все это когда-то давным-давно, быть может, еще до рождения, и с тех пор томился по однажды пережитому счастью... А может, душа его когда-то обитала здесь, кто знает? Она ликовала теперь, и Скучун протянул к этому простору свои лапки, он готов был спрыгнуть с кручи, чтобы соединиться с ним... Он хотел оказаться там, на лугу, и в прозрачной воде, и в лесу, и в небе, и сразу везде! Только маленькое зеленое тельце мешало душе его осуществить свою несбыточную мечту.
Вдруг в птичьей стае, кружившей над берегом, произошла какая-то перемена. Птицы сгрудились на лету, заслоняя встающее Солнце, и из этой трепещущей груды вырвалась изумительная птица. Она била крылами, отливавшими синевой, солнечные лучи золотою короной сияли над ее головой... Глядь - а головка-то девичья!