Несколько иные, более теплые отношения сложились у меня с другим руководителем КПЯ - Сига Ёсио. С первых же встреч с ним я почувствовал его горячее стремление наладить через меня не только дружественные, но и доверительные отношения с КПСС. Во мне, судя по всему, он усмотрел неофициального представителя КПСС и в этом, увы, переоценил мои полномочия и значимость. На протяжении всего периода моего первого пребывания в Японии в качестве корреспондента "Правды" Сига неоднократно приезжал в мой токийский офис. Бывало, что он это делал неожиданно, заходя в помещение корпункта с черного хода. При таких заходах он многозначительно, негромко и торопливо рассказывал мне о каких-либо важных политических или внутрипартийных новостях. Скорее всего, он рассчитывал, что его информация будет тотчас же направляться в Москву. Но в действительности так не получалось: ни работники посольства, ни сидевшие в своих кабинетах работники Международного отдела ЦК КПСС не проявляли большого желания вникать в какие-то частные проблемы внутриполитической жизни зарубежных стран и тем более в "дрязги" между отдельными коммунистическими лидерами. Если сообщавшиеся им сведения и шли частично в Москву, то не столько в виде шифрованных телеграмм, сколько в виде почтовок, отправлявшихся с диппочтой в пакетах раз в месяц.
Проявлял Сига наивность и тогда, когда, посещая токийский офис "Правды", предполагал, что полиция не держит под наблюдением мой дом и что шофер корпункта японец Сато не станет сообщать о его визитах в штаб КПЯ по крайней мере своему опекуну Хакамаде Сатоми. Но в этом его простодушии и беспечности было что-то подкупающее, что-то говорившее о нравственной чистоте этого человека. Из всех тогдашних руководителей КПЯ Сига как личность произвел на меня наибольшее впечатление. Может быть, потому, что еще до приезда в Японию я проникся уважением к этому замечательному мужественному человеку, пробывшему за свои коммунистические идеи 17 лет в тюремных застенках, не поддавшемуся ни уговорам, ни угрозам и оставшемуся верным своим убеждениям. Встречи в Японии лишь укрепили мое уважительное отношение к Сиге. Он стал в моих глазах воплощением лучших черт японского национального характера. И я не ошибался: до конца жизни не изменил Сига своего честного, дружественного отношения к нашей стране. Не изменил он и личной дружбе, завязавшейся, как мне думается, между нами, подтверждением чему стали некоторые эпизоды, имевшие место в начале 70-х годов, речь о которых будет позже.
Еще чаще в корпункте "Правды" бывали функционеры ЦК КПЯ и работники редакции газеты "Акахата". Так очень часто был одно время моим гостем Нисидзава Томио, ставший впоследствии одним из ведущих лидеров ЦК КПЯ, ответственным за отношения с КПСС. Тогда же он был всего лишь личным секретарем Миямото и занимался переводами на русский язык его статей и докладов. Статьи и доклады эти, содержавшие много довольно заумных теоретических рассуждений, судя по всему, вызывали у Нисидзавы при их переводе на русский язык различные вопросы и сомнения. С ними он и приходил ко мне, и я старался в меру сил помочь ему в грамматической и стилистической отработке русских текстов.
С различными вопросами, связанными с публикацией статей о Советском Союзе, приходили ко мне в корпункт и работники редакции газеты "Акахата". Отношения наши были в ту пору не только взаимно уважительными, но и предельно дружественными. Тогда мне казалось, что мы одинаково смотрели на все происходящее как в Японии, так и за рубежом и обсуждали все новости как единомышленники. Примечательно, что даже в таком деликатном вопросе, как территориальный спор с Советским Союзом, затеянный уже тогда антисоветски настроенными кругами правящего лагеря, японские коммунисты разделяли в то время наши взгляды на этот спор. В резолюции Двадцатого пленума ЦК КПЯ, состоявшегося в марте 1958 года, осуждались попытки руководства социалистической партии поддерживать в этом споре "буржуазных шовинистов", выступавших за "возвращение Курил Японии", и подчеркивалось, что такие попытки "льют воду на мельницу монополистического капитала США и Японии" ("Правда", 3 марта 1958 г.).
Избегал я, правда, тогда проявлять излишний интерес к внутрипартийной жизни японских коммунистов: из Москвы никто не требовал от меня этого, а я сам считал это неуместным, да и не очень интересным. Между прочим, по договоренности с редакцией газеты "Акахата" я получал ее номера следующего дня обычно уже накануне - в вечерние часы, еще до ее поступления японским читателям. Это позволяло мне в тех случаях, когда на страницах газеты публиковались решения пленумов ЦК КПЯ или иные важные заявления лидеров партии, как правило, очень длинные, многословные и скучные, просматривать их заранее, с тем чтобы затем извлечь из них для информации в "Правду" самые важные и существенные моменты. За газетами следующего дня в Ёёги по вечерам ездил обычно мой шофер Сато-сан.
А где-то в 1960 году вместе с работниками "Акахаты" мне пришлось по просьбе редакции "Правды" подготовить на японском языке (а затем все это перевести на русский) целую газетную полосу под названием "Акахата" в гостях у "Правды". Полоса эта затем была опубликована в "Правде", заняв там также целую страницу.
Кстати сказать, в мои функции как представителя "Правды" не входило поддержание секретных связей ЦК КПСС с руководством японской компартии. Этим занимался в посольстве один из первых секретарей. В курсе этих связей были также один из советников и, разумеется, посол. Естественно, что упомянутый секретарь посольства регулярно следил за всеми публикациями прессы, касавшимися деятельности КПЯ, а также и других партий оппозиции, включая социалистическую партию. Что же касается меня, то я поддерживал с посольством контакты, но только в каких-то чрезвычайных случаях. А что касается моих телеграмм о деятельности и заявлениях КПЯ, направлявшихся в редакцию "Правды", то за их содержание я ни перед кем, кроме редакции, не отчитывался.
Большим событием в японском коммунистическом движении, а также в развитии отношений между компартиями Японии и Советского Союза стал в июле 1958 года Седьмой съезд КПЯ. На заседаниях этого съезда впервые в истории КПЯ открыто присутствовала в качестве приглашенного гостя делегация КПСС в составе члена ЦК КПСС академика М. Б. Митина и главного редактора газеты "Правда" П. А. Сатюкова. Делегацию сопровождал ответственный сотрудник Международного отдела ЦК В. В. Ковыженко. По договоренности с руководством КПЯ мне также было дано разрешение присутствовать на всех заседаниях съезда, хотя доступ на съезд был закрыт как для японских журналистов из коммерческих средств массовой информации, так и для всех прочих иностранных корреспондентов.
Появление делегации советской компартии в зале заседаний съезда (ее прибытие запоздало на несколько часов) было встречено всеми делегатами (их было около 500 человек) продолжительными аплодисментами и возгласами "да здравствует КПСС!" (по-японски это звучало как "КПСС - банзай!").
Девять дней с момента открытия съезда 23 июля и до его закрытия 1 августа стали для меня первым за время моей журналистской работы тяжелым испытанием на выносливость. Во-первых, потому, что это был самый разгар японского знойного лета, и с такой жарой и духотой я сталкивался впервые. Никакими кондиционерами зал съезда не был оборудован. Лишь в проходах между скамьями делегатов стояло в тазах несколько глыб льда. Борясь с жарой, депутаты сидели без пиджаков с веерами в руках, а многие без ботинок и носок. Шевеля пальцами босых ног, они поднимали ноги на уровень стульев, давая своим ступням возможность проветриваться. По японским обычаям это было тогда в порядке вещей.
Во-вторых, тяготил меня предельно напряженный темп моей работы. Являясь рано по утрам на съезд,- а его помещение находилось на значительном удалении от центра Токио,- я должен был ко второй половине дня уже подготовить пространные отчеты о том, что говорили и какие решения принимали участники съезда. Для этого параллельно приходилось и слушать ораторов в зале съезда, и читать раздававшиеся по утрам депутатам тексты выступлений руководителей КПЯ, и конспектировать их, чтобы не упустить чего-либо важного. Особого внимания требовали выступления на съезде первого секретаря ЦК КПЯ С. Насаки и членов Президиума ЦК КПЯ К. Миямото и С. Хакамады. Из текстов этих выступлений мне нужно было взять самое существенное, что было не простым делом, хотя бы потому, что в некоторых из фраз этих деятелей скрывались малопонятные для наших читателей формулировки, изложение которых должно было быть максимально адекватным японскому тексту. Ответственность, которая легла в те дни на меня, усугублялась тем, что мои телеграммы должны были опережать материалы ТАСС и первыми ложиться, по замыслу Сатюкова, на столы членов Политбюро и самого Хрущева. На исходе каждого дня я уезжал со съезда в корпункт наспех писал и печатал клером тексты телеграмм, отправлял их на телеграф и возвращался либо на съезд, либо в гостиницу, где находилась наша делегация, чтобы ознакомить ее с отосланными в Москву текстами.