Участие в деятельности Комитета защиты Курил дало мне возможность близко познакомиться и вступить в дружеские отношения с целым рядом замечательных русских людей самых разных профессий, движимых не чем иным, кроме бескорыстного стремления отстоять интересы своей Родины. Да и в стенах Института востоковедения после выхода в свет двух упомянутых выше книг я встретил поддержку целого ряда моих коллег, включая востоковедов специалистов по Китаю, Индии, Ближнему Востоку и другим регионам. Доброе, дружественное отношение ко мне проявляли и научные сотрудники отдела комплексных международных проблем, в котором я и по сей день работаю. Не будучи обременен административными обязанностями, я смог максимум времени уделить в 90-е годы углубленному изучению проблем российско-японских отношений и подготовке ряда публикаций на эту тему как в журнале "Азия и Африка сегодня", так и в сборниках названного выше отдела. Словом, бойкот, устроенный мне группой моих коллег-японоведов, присосавшихся к Японскому фонду и забывших по этой причине об интересах своей страны, не причинил ущерба моим японоведческим занятиям - своим любимым делом я продолжал заниматься даже в более удобных условиях, чем ранее.

А вот такие пособники воинствующих японских националистов как А. Козырев, Г. Кунадзе, К. Саркисов оказались так или иначе отстраненными с тех постов, находясь на которых они оказывали существенное влияние на развитие российско-японских отношений. Где-то в начале 1996 года пришлось бесславно покинуть свой министерский пост американскому подголоску А. Козыреву. Еще до того, в 1994 году, отстранен был от японских дел его заместитель - японовед Г. Кунадзе. Просидев некоторое время в должности посла России в Южной Корее, он был затем вообще выдворен из стен министерства иностранных дел. Покинул по-тихому пост руководителя отдела Японии и самый ревностный поборник передачи Южных Курил японцам - К. Саркисов. Сочтя, что работать за иены выгоднее, чем работать за рубли, он перебрался в Токио и занялся преподаванием российской истории в частном японском университете Хосэй.

Но уход на обочину этих заведомо одиозных фигур, полностью дискредитировавших себя в глазах российской общественности, не привел, однако, к коренному пересмотру порочного курса МИДа на потакание и уступки японским территориальным притязаниям.

С назначением Е. М. Примакова на пост министра иностранных дел некоторые из моих единомышленников-патриотов поначалу наивно предполагали, что начался новый этап в территориальном споре России с Японией и что российский МИД станет впредь более твердо, чем при Козыреве, отстаивать национальные интересы страны. Но этого не случилось: российское руководство продолжало по-прежнему вести набившие оскомину переговоры о заключении "мирного договора" с Японией. В ходе этих переговоров снова началось секретное обсуждение японских территориальных требований и снова в позиции руководства России стала проявляться опасная тенденция к подвижкам навстречу японским посягательствам на Южные Курилы.

Что и как писали российские японоведы

о Японии в 90-х годах

Размежевание между российскими японоведами на два течения, японофилов и русофилов, произошло отнюдь не только из-за различий между ними, возникших в связи с российско-японским территориальным спором. Если смотреть в корень, они крылись в ином: в различиях политических мировоззрений тех и других. Японофилами оказались, как выяснилось в дальнейшем, именно те научные работники и журналисты, которые в начале 90-х годов поспешно отрекались от прежней советской политической идеологии идеологии, составлявшей идейную основу всего того, что ими писалось в предшествовавшие годы, и вслед за ельцинскими "реформаторами-демократами" торопливо встраивались в концепции идеологов Западного мира, и прежде всего в концепции американских японоведов. Для одних это было не так трудно, ибо они и раньше скрытно сочувствовали Западу и свои "марксистские труды" писали неискренне, кривя душой. Другим же это было труднее, так как до 1991 года, когда они "прозрели", в их сознании ничего иного, кроме ортодоксальной советской идеологии, усвоенной в школах, институтах и аспирантурах, не появлялось, а потому перестройка собственного мировоззрения в зрелые годы давалась им ценой большого умственного напряжения. Но и те и другие являли собой так или иначе перевертышей, только первые были перевертыши по зову души, а вторые - перевертыши по расчету.

Много, очень много неожиданных идейных метаморфоз произошло в годы ельцинского правления с моими коллегами - научными работниками-японоведами. Не раз я испытывал шок, когда некоторые из моих давних друзей - уважаемых ветеранов японоведения вдруг отрекались от своих прежних почетных репутаций ортодоксальных марксистов и объявляли себя давними приверженцами экономических, социальных и политических моделей Запада. Более всего покоробили меня откровения неизменно уважавшегося мной Якова Александровича Певзнера - автора самых крупных в нашей стране и наиболее капитальных исследований экономики Японии. Я был буквально потрясен, когда в его автобиографической книге "Вторая жизнь" прочел следующие строки: "Процентов 25-30 того, что я писал в своих книгах и статьях, было правдой... но эту правду я мог давать, только обрамляя ее ложью... Были диссиденты, были умственные рабы, и были люди, державшие кукиш в кармане. Я, видимо, отношусь к последним"170.

Хотя эти строки и претендуют на откровения, я им все-таки не поверил и не верю до сих пор, ибо то, что было написано Яковом Александровичем о западной общественной жизни, о государственно-монополистическом капитализме Японии, не могло быть плодами сознательного извращения истины: слишком убедительны были авторские выводы, слишком тесно были они увязаны с данными экономической статистики и фактами, да к тому же и слишком много подтверждений находили они в трудах десятков маститых японских ученых-экономистов. Нет, в приведенных выше строках восьмидесятилетний Певзнер в пылу самобичевания и в угоду новым веяниям несправедливо, сгоряча оговорил Певзнера пятидесятилетнего, на трудах которого сложилась целая школа советских экономистов-японоведов. В заявлении о кукише, который он якобы постоянно держал в кармане при написании своих работ, я усмотрел не циничный идейный стриптиз, а всего лишь болезненное проявление нервного стресса, которые случаются у больших ученых в преклонном возрасте под влиянием крутых и больших перемен в окружающем их мире.

Идеологические зигзаги появились в ельцинские годы и в научных трудах другого крупного отечественного японоведа-политолога - Алексея Ивановича Сенаторова, который всегда казался мне человеком вдумчивым, солидным и принципиальным. Ведь это он, Сенаторов, в течение десяти, если не более, лет находился на ответственном посту в Международном отделе ЦК КПСС, возглавляя со второй половины 70-х годов японский сектор этого отдела. Именно он следил тогда за идейно-политическим уровнем печатных публикаций советских японоведов, и не только следил, но нередко менторским тоном давал авторам этих публикаций свои наставления, призванные направлять работу последних в русло ортодоксального марксистско-ленинского учения. Но вот чудо: как только Алексей Иванович оказался отстраненным со своих высоких цековских постов в связи с гонениями ельцинистов на КПСС и крушением Советского Союза, он начал вдруг стыдливо отмежевываться в своих публикациях и от советского прошлого, и от марксистско-ленинской идеологии. В книге и статьях, написанных им в 90-х годах, вдруг неожиданно высветилась пылкая приверженность тем догмам буржуазной демократии Запада, которых он прежде вроде бы на дух не переносил. В его обстоятельных и интересных статьях о деятельности политических партий современной Японии, опубликованных в ежегодниках "Япония" последнего десятилетия, а также в его большой книге "Политические партии Японии: сравнительный анализ программ, организации и парламентской деятельности (1945-1992)", изданной в 1995 году, как темные кляксы на белой скатерти стали появляться авторские реплики об "ускоренным провале экспериментов по построению "реального социализма" в Советском Союзе"171, о "необходимости возвращения нашей страны к многопартийности"172 и о том, что не в пример советскому строю "в Японии, странах Западной Европы, США, Канаде парламентская демократия... доказала свою жизненность и эффективность"173.