Конец января – февраль 1822 г. – поездка Татьяны с матерью в Москву.
1822 г. (вероятно, осень) – замужество Татьяны.
Устанавливается на основании слов князя N , который в 1824 г. говорит Онегину, что женат «около двух лет» (8, XVIII. 2).
Август – сентябрь 1823 г. – пребывание Онегина в Крыму:
П был в Крыму с 15 августа по середину сентября 1820 г.
Осень 1823 г. – встреча Онегина и автора в Одессе.
Август 1824 г. – ссылка П в Михайловское и возвращение Онегина в Петербург.
П выехал из Одессы 31 июля 1824 г.
Осень 1824 – весна 1825 г. – время действия восьмой главы.
Март 1825 г. – конец романа.
XXXIX строфа восьмой главы рисует мартовский пейзаж Петербурга.
Проблема прототипов.
Определение прототипов тех или иных персонажей ЕО занимало как читателей-современников, так и исследователей. В мемуарной и научной литературе накопился довольно обширный материал, посвященный попыткам связать героев пушкинского романа с теми или иными реально существовавшими лицами. Критический просмотр этих материалов заставляет крайне скептически отнестись и к степени их достоверности, и к самой плодотворности подобных поисков.
Одно дело, когда художественный образ содержит намек на некоторое реальное лицо и автор рассчитывает на то, что намек этот будет понят читателем. В этом случае такая отсылка составляет предмет изучения истории литературы. Другое дело, когда речь идет о бессознательном импульсе или скрытом творческом процессе, не адресованном читателю. Здесь мы вступаем в область психологии творчества. Природа этих явлений различна, однако оба они связаны со спецификой творческого мышления того или иного писателя. Поэтому, прежде чем искать прототипы, следует выяснить, во-первых, входило ли в художественный план писателя связывать своего героя в сознании читательской аудитории с какими-либо реальными лицами, хотел ли он, чтобы в его герое узнавали того или иного человека. Во-вторых, необходимо установить, в какой мере для данного писателя характерно исходить в своем творчестве из конкретных лиц. Таким образом, анализ принципов построения художественного текста должен доминировать над проблемой прототипов.
Это решительно противоречит наивному (а иногда и мещанскому) представлению о писателе как соглядатае, который «пропечатывает» своих знакомых. К сожалению, именно такой взгляд на творческий процесс отражается в огромном количестве мемуарных свидетельств. Приведем типичный пример – отрывок из воспоминаний М.И. Осиповой:
«Как вы думаете, чем мы нередко его угощали? Мочеными яблоками, да они ведь и попали в „Онегина“; жила у нас в то время ключницей Акулина Амфиловна – ворчунья ужасная. Бывало, беседуем мы все до поздней ночи – Пушкину и захочется яблок; вот и пойдем мы просить Акулину Памфиловну: „принеси, да принеси моченых яблок“, – а та разворчится. Вот Пушкин раз и говорит ей шутя: „Акулина Памфиловна, полноте, не сердитесь! завтра же вас произведу в попадьи“. И точно, под именем ее – чуть ли не в „Капитанской дочке“ – и вывел попадью; а в мою честь, если хотите знать, названа сама героиня этой повести... Был у нас буфетчик Пимен Ильич – и тот попал в повесть»
А. Н. Вульф записал в дневнике в 1833 г.:
«...я даже был действующим лицом в описаниях деревенской жизни Онегина, ибо она вся взята из пребывания Пушкина у нас, „в губернии Псковской“. Так я, дерптский студент, явился в виде геттингенского под названием Ленского; любезные мои сестрицы суть образцы его деревенских барышень, и чуть не Татьяна ли одна из них»
Из воспоминаний Е.Е. Синициной:
"Чрез несколько лет встретила я в Торжке у Львова А.П. Керн, уже пожилою женщиною. Тогда мне и сказали, что это героиня Пушкина – Татьяна.
Эти стихи, говорили мне при этом, написаны про ее мужа, Керн, который был пожилой, когда женился на ней"
Высказывания эти столь же легко умножить, как и показать их необоснованность, преувеличенность или хронологическую невозможность. Однако сущность вопроса не в опровержении той или иной из многочисленных версий, потом многократно умножавшихся в околонаучной литературе, а в самой потребности дать образам ЕО плоско-биографическое истолкование, объяснив их как простые портреты реальных знакомых автора. При этом вопрос о творческой психологии П , о художественных законах его текста и путях формирования образов полностью игнорируется. Такое неквалифицированное, но весьма устойчивое представление, питающее мещанский интерес к деталям биографии и заставляющее видеть в творчестве лишь цепь не лишенных пикантности интимных подробностей, заставляет вспомнить слова самого П , писавшего Вяземскому в связи с утратой записок Байрона: