Не милы ему походы эти в бухгалтерию, потому как ничего пока не дают они ему. Ни на комиссию его почему-то не выставляют на досрочное, ни послабок никаких не дают.... Будто за все его потуги во благо родной тюряги сразу и отпустят его, в один день. А сам он на эту тему боится пикнуть и вообще не говорит ни с кем.
Все писулечки свои вечерком строчит, считает на счетах, дебет-кредит, разрешают ему ведь счеты даже в бараке держать. Пьянь барачная иногда дерется ими, счетами, и безответный бухгалтер всегда без стонов собирает потом свои кругляшки по углам, выправляя погнутые о дурные головы спицы, аккуратно вставляет их и тихонечко пощелкивает опять по вечерам. Вот такой человек.
И в каждом подозревает, что хочет тот выпытать из него имя тайное убийцы, за которого он парится, и потому не верит никому, и мне в том числе. Но я это имя уже услышал, и теперь я носитель информации и враг ему, наверное... Дурак, ох и дурак. Свидетелем на суде выступать придется? Да ради бога...
ВОЛЯ. КУКУШКА
Он вскакивал с кровати на заре, суетливо одевался и ошалело глядел на беспечно сопящих стариков, медленно осознавая, что это не Зона... Привык за четыре десятка лет Кукушка к изматывающей работе, к жесткому режиму, а тут... спи сколько хочешь, ешь сколько влезет. Поначалу таскал из столовой и прятал под матрацем "птюху" - куски хлеба, боялся шмона... дергался, стонал во сне...
Ложиться опять в койку и нежиться он уже не мог, шел на кухню помогать: выносил ведра с помоями, чистил картоху, напевая трогательные песни:
Дождик капал на рыло
И-и на дуло нагана...
Или:
Будь проклята ты, Колыма!
Что названа чудом планеты...
Сойдешь поневоле с ума,
Оттуда возврата уж нету...
Слушая песни, курносая повариха Дуся, добрая пожилая бабенка его лет, вытирала фартуком слезы, жалея уркагана. Подсовывала ему лучшие куски и едва сдерживала себя, чтобы не погладить его по сивой головушке. Уж очень хотелось утешить изломанного судьбой человека, согреть его неприкаянную душу. И устроила Кукушке праздник. Он заявился, как обычно, на рассвете и сунулся было чистить картоху, но Дуся отняла ножик и усадила за небольшой стол на кухне. Поставила чашку разноцветных крашеных яичек, бутылку красного вина "Кагор", пышно выпеченную пасху, и Кукушка сам припомнил из детского далека:
- Никак, Пасха седня?
- Пасха... Давай помянем родителей, - она налила ему полный стакан винца, плеснула себе на донышко чашки, - мне нельзя пить, начальница строгая и варить обед надо...
Кукушка медленно выпил, катал яичко на своей корявой ладони, глядел на него, и вдруг впервые за долгие годы просияла на его лице добрая улыбка. Детство... Пасха... Нарядные девки, наяривают гармони, парни куражатся, пляшут... Люди идут с узелками на могилки, поминают близких...
А он даже не знает, где зарыты отец с матерью, теперь уж и крестов нету, изветшали... И так стало горько на душе, что заплакал Кукушка, уронив голову на руки... один, совсем один в целом мире... Дуся погладила его по голове и тихо сказала:
- Я тебе тут сумочку собрала... бутылочку, закуски, стаканик положила. Сходи помяни своих дружков, ты ж мне сказывал, что их много лежит на вашем каторжном погосте... Я бы с тобой пошла, да подмены нету, кормить людей надо...
- А че! Ядрена корень! - вскинулся Кукушка. - Я бы сроду не догадался проведать... спасибо. Ну до чего же умные вы, бабы... Там же все друганы мои...
Он прошел через лес и остановился. Зашлось сердце при виде Зоны... Колючка, заборы, запретка, вышки... все до боли знакомо и притягательно. Мелькнула шальная мысль: вот бы сейчас проскочить в свой барак... да нет, кенты на работе... там не чтут церковных праздников.
Зоновское кладбище примыкало к ней полуостровом, окруженное глубоким оврагом. Обычно "досрочно" умерших увозили родные, но за многими не приезжали по разным причинам: то не было средств, то уже позабыли его и отпели загодя, то это были никому не нужные старики вроде Кукушки...
Кладбище с годами росло, наслаиваясь пластами, ибо его расширению мешали овраги. Крестом вбивали над покойником две сшитые гвоздем штакетины, писался черной краской номер... вот и вся память...
Кукушка перелез через овраг и ступил на погост... Все в пояс поросло старым густым бурьяном, рос он буйно на человеческом навозе, зарывали зэков не глубоко, особенно зимой. Выдолбят кайлом и ломами ямку чуть выше колен, кинут туда помершего да присыплют сверху бугорок, он через пару лет проваливался, и новый "досрочно освободившийся" ложился на старые кости какого-нибудь уже безымянного вора или суки, все тут были равны...
Кукушка долго и безуспешно бродил по кладбищу, раздвигая руками многолетнюю поросль, отыскивал кресты, но прочесть на них что-либо было уже невозможно. Пересохший на весеннем теплом ветру бурьян хрустко ломался, путал ноги. Стомившись, Кукушка присел у одного крестика на корточки, как привык сидеть на перекурах в Зоне, разложил на могилке маленькую скатерочку, закуску, открыл бутылку и налил стаканик водочки, плеснул чуток на могилку... Посмотрел кругом и проговорил:
- Христос воскрес, братаны! - Никто не отозвался. Кукушка выпил, закусил, мусоля голыми деснами запашистый пирожок с картохой. Налил еще. Солнышко припекало, изнутри тоже пошел жар... - Чибис-пахан! Кодла в сборе, я сказ буду держать, Фазан-перо! Ты тоже тут? Ту-ут... И Варнач, и Сова, и Крач... Чайка-танкист, ты ж Герой Советского Союза, хоть ты отзовись!
Колька Тетеря и Гошка Выпь, Широконос-Лютый, Шилохвостый, Пашка... как тебя? Запамятовал уж...
Шуршал на весеннем ветру сухой бурьян... И слышались Кукушке в этом шорохе простуженные голоса легших тут друганов: "Как там живете? Стоит зона? Воры в авторитете?"
Кукушка испуганно огляделся, и почудилось ему после третьего стакана, что стоят рядом тенями все, кого позвал, и ждут ответа... Он пошарил еще в Дусиной сумке и вынул пачку чая, пустую железную банку и бутылку с водой. И он был поражен заботливостью и проницательным умом этой старой женщины... Это надо же допереть! Все сготовить для чифиря! Ну и ба-ба-а... Ума палата... Он быстро развел костерок из бурьяна, а когда вода закипела, высыпал всю пачку и прикрыл тряпицей... Огляделся опять, друганы ждали...
Кукушка сделал два глотка первым, затянулся цигаркой.
- Ну, давайте по кругу... Что я вам могу сказать, вольный я человек... Дайте хоть помереть спокойно... А Зона стоит, будь она неладна... А жизнь ушла... кобыле в трещину... - Он пьяно поднялся и пошел к Дусе...
На опушке леса Кукушка оглянулся и разом протрезвел. Над погостом черным смерчем вился дым, высокое пламя поедало жирный бурьян и двигалось к Зоне... В дыму купался черный ворон...
- Костер! Костерок-то не затушил... вольтанутый! Враги сожгли родную хату...
ЗОНА. ЯСТРЕБОВ
Никто меня здесь не поймет, и потому при случае надо рвать когти... Расскажи кому-нибудь - на смех подымут... нет, это сокровенное, мое... Неужели это все было, как во сне, и у меня есть дочь, Ангелина Страусе... Да еще одаренная пианистка... Вот пупок судьба подкинула... Нет, прийти я к ней не приду, если только со стороны посмотреть. А вот подарочек нужен... Скажем, шубку, рыжье, брюлики... Чтоб знала наших и век бы помнила. А примет ли? Может, и на порог не пустит... И снова вспомнилось...
А к вечеру не выдержал, решил посоветоваться с этим умником "Достоевским", который каждый вечер что-то маракует с бумагами. Вроде мужик спокойный, молчаливый... А вдруг это все не так, а я себе башку забиваю всякой всячиной... Размечтался...
Подхожу к нему, предложил попить чаю, а там и рассказал сокровенное.
Однажды, лет так пятнадцать назад, когда очередной раз попал на пересылку, застрял на месяц-другой... Воспаление - и попал в больничку. Там и списался с одной зазнобой, молодой девкой. Загремела она за растрату. То да се, не замужем, сама из приморских немцев. А тут амнистия на носу, но только для участников, инвалидов и беременных... Я ей малявочку, она мне, и пошло-поехало, пока до любви не договорились... Я, конечно, глядь через дверную щель на нее, хороша девка, что говорить... И она меня присмотрела, вроде как ничего. Ну, тут я и взялся ей помочь. Туалет-то с умывальником на этаж один. Вперед наша камера, потом их. Ну, чего говорить-то, накапал я ей в полиэтиленовый мешок и спрятал под умывальником. И так раз пять, она мне за это там куреху под краном оставляла... Все, как помню, числа какие-то высчитывала.