ВОЛЯ - ЗОНА. СОЛДАТ БОБРОВ
Солдат Бобров не любил этот край, ненавидел службу, а зло вымещал на неблагодарных и подлых зэках, чьи унылые рожи сопровождали его вот уже второй год откровенно паскудной судьбы. Увидев же человеческое лицо вольного, Бобров вначале не совместил его со своей действительностью, вяло, но радостно отметил, что оно заглянуло к нему из той, прежней жизни. Именно таких хороших людей встречал он в родных местах. Лицо кивнуло и сдержанно улыбнулось. Бобров машинально кивнул в ответ и... очнулся... в мокрых портянках, с натертым до крови загривком от воротника шинели и с хроническим насморком - единственной наградой за два года службы.
Открытое лицо моложавого и стройного человека в светлом городском плаще было внимательно и загадочно...
- Здравствуйте, - неожиданно доверчиво промолвил конвоир.
Незнакомец приветливо кивнул еще раз и отозвался спокойным простуженным голосом:
- Добрый день.
Боброву целую вечность уже никто не желал доброго дня - все одни команды да матюки. Конвоиру захотелось сказать что-нибудь приятное и ласковое свежему вольному человеку, и он вдруг окликнул его:
- Одну минуточку!..
МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ. ЖАВОРОНКОВ
Если смотреть вечером с ближайшего пригорка на реку, то странное создается впечатление: сонные баржи плывут среди картофельных кустов. Это потому, что противоположного берега реки не видно, и ближнего тоже. Густо пахнуло картофельной ботвой, рекой и детством... Защемило сердце тоской по родине... Как я любил мальчишкой именно с полей прибегать к своей родной Волге!
Подолгу сидел на заветном пригорочке и неотрывно смотрел на снующие по полю баржи, отдаляя сладостное свидание с водой, и только потом ступал босыми ногами на горячую пыль, бежал и бежал через это бескрайнее поле с плывущими по нему белыми кораблями... Оттуда волнами накатывали песни, неслась какая-то чудная музыка... Эти пароходы и баржи приходили из неведомых мест и уходили в сказочные миры. В сырых же старицах, где зеленела от ряски вода, жирная земля, щекоча, лезла между пальцами босых ног...
...А вот эта земля, по которой шел сейчас, даже летом отдает могильной прохладой, хоть и здесь родится картошка. Ступать по ней босыми ногами опасно для здоровья.
- Одну минуточку!.. - вихрем взорвала его мысли команда из этого, реального мира.
И он, как жаворонок, завис во времени. В пустоте. Хотелось, чтобы все вокруг - и эти сирые небеса, и ботва, и мрачная колонна зэков, и голоса, и шумы, и запахи, - все погрузилось в кромешную тьму, в которой он, по-прежнему чувствуя свое напряженное тело, лежал бы, свернувшись калачиком, не шевелясь, в неудобной позе; и уходило-истекало бы от него это чувство стоящей за спиной жгучей смерти, боли и страха...
- ...чку... - эхом отдалось в чистом поле и длилось миллион секунд, миллион долгих лет, как в кошмарном сне...
"Так... - лихорадочно полыхнула мысль, - в этом плаще убежать невозможно, проверено... Пока от него избавишься - поймаешь пулю. А где жизнь? Она в запасном варианте... В уверенности, в спокойствии..."
Он просчитал заранее этот окрик и ждал его, ждал стального лязга затвора, ждал топота сапог за спиной. И ступал начищенными ботиночками осторожно, как босой по обжигающему полу хорошо протопленной бани. Итак, надо сделать поворот, затем сколь возможно распахнуть свой белокрылый плащ, и стремительный прыжок на сонного краснопогонника.
Коль тот успеет полоснуть из автомата - разошьет его плоть на две равные половины, заболит все, лопнет сердце; измажется белый плащ судьбы в грязи и крови. Если замешкается вялый конвоир... выбьет волгарь Жаворонков у него автоматик, потому как всю силу, сберегаемую по капельке три долгих года, всю лютую тоску о жене, детях и матери-старухе вложит в этот отчаянный рывок беглец. Всю свою горечь за нелепую разлуку с любимой Волгой, баржей "Механик Чугуев", где любовно выцарапано на его койке в кубрике - "Люда" - имя первой жены; о чудных неподвижных волжских вечерах, когда в тишине сновали сказочные корабли - мимо вот такого же картофельного поля, по которому все бежал и бежал к реке вечерами один и тот же белоголовый мальчонка...
Ради всего этого вырубит невзрачного конвоира Жаворонков, чтобы хоть краем глаза увидеть желанные тихие вечера и того мальчишку - счастливого и свободного, которого хотелось взять на руки из чистого прошлого и прижать бережно к груди... уберечь от себя нынешнего. Бог простит...
Жаворонков повернулся к конвоиру, решительно и твердо встретил его взгляд...
ЗЕМЛЯ - НЕБУ
Когда перестанут топтать меня эти каторжники, Небо? Я устала от людского горя. Вот сейчас прольется кровь, опять зароют в меня наше с тобой совершенное творение, человек опять превратится в глину, из коей и создал его Бог...
НЕБО - ЗЕМЛЕ
Увы... Матерь... это есть и будет... Но у этого беглеца небесная миссия Любви, он несет семя, которое даст новую жизнь. Укрой его, накорми и дай воды в долгом пути... Родится от него и взрастет воин Света, великий сеятель Добра...
ВОЛЯ - ЗОНА. ОРЛОВ
И ничего не произошло... Затаив дыхание, колонна украдкой глядела на этот смертельный номер. Я прошагал мимо сцены и с облегчением услышал, что конвоир заботливо посоветовал "артисту" держаться подальше от нас... Он был уверен, что говорит с местным жителем, случайно забредшим на поле. Заключенный Жаворонков прибавил шагу и вскоре вышел на трассу, где удачно поймал попутку и укатил в новую жизнь.
После поворота от можжевельника конвой произвел поверку. Понятное дело, одного недосчитались. Раздался сигнал, команда: "Садись!" Мы сидели изнуряюще долго, у всех отекли ноги, кто-то сходил под себя; не то чтобы встать, но даже шевелиться было нельзя. Это расценивалось попыткой к побегу. Сидели около двух часов. Когда прозвучала команда "Встать!", многие попадали. Подняли мы их, потопали в Зону. Все, кроме одного. Беззубый дед задорно прошамкал:
- Улетел ж-жаворонок на травку...
ВОЛЯ. ЖАВОРОНКОВ
...А как только переступлю порог ее дома, подхвачу Людмилу на руки, прижму к себе, чтоб аж косточки хрустнули, зацелую до смерти... залюблю желанную, закружу, закачаю на пуховых волнах ее горячей коечки...
Взглянул на красномордого шофера, что везет меня, - самодовольного, сытого, свободного. Зависть подступила: вот, едет фраерок, вечером домой из гаража притопает - борщ, горчичка, стопарик. Баба...
Помотал даже головой, отгоняя одну и ту же навязчивую мысль - женщина. И зачем ее сотворил Бог на мою погибель! Из Зоны бежал ради нее, на смерть шел ради встречи, чтобы прикоснуться к ней, вдохнуть ее запах, почуять вкус губ и утонуть в глазах ее. А уж потом увидеть свою баржу, привольную Волгу и мальчишку того белобрысого... Где он сейчас?
Боже... Куда его занесло!
ЗОНА. ОРЛОВ
Смельчак Жаворонков отдыхал на воле всего месяц - к заморозкам на политинформации нам сообщили: взят, на квартире у первой жены. Искали у последней, а он был у той, первой. Не сопротивлялся, улыбался. Когда везли, беспечно распевал песни.
Замполит убеждал - истерика. Старые же зэки возражали, что это состояние лучше знают, говорили верное: душа у него была спокойна, греха на ней не было. Погулял...
А что побег, он и есть побег - какой же это грех? Здесь себя человек не контролирует, естество его к свободе стремится, меркнет рассудок в этот миг. Он рассудком способен все осмыслить, а потом словно дверца запирается, перед побегом затаивается. Остаются порыв, страсть, безрассудство. Таков побег.
В Зоне еще долго судачили о дерзком волгаре, что-то завораживающее было в этом побеге. Простота и ловкость. Тут давно усвоили, что побег получается вернее всего там, где его меньше ожидают. С хитринкой такой. Идеи же с подкопами или, скажем, ломануться на машине сквозь забор - многими здесь считаются изначально дурацкими, скудоумием. А вот раздобыть через жену офицера пропуск, подделаться под вольного и сквозануть на виду у всех - через вахту, с папироской! - вот удел настоящего вора, вот это и поддержка отрицаловки на весь срок. Можно Зону на уши своей дерзостью поставить. Можно... без крови. Так рождается быль.