Процедура вопросов и ответов заняла немного времени и проходила при свидетеле, то есть мальчике, который все это уже знал наизусть и был в этом кабинете своим в доску, кем-то вроде второго санитара. "Хорошенький сувенир привез из-за границы", - смачно повторял доктор, заполняя "историю болезни". "Ну-с, а теперь скажи, как зовут твою румынскую красотку и кому ты этот сувенир успел подарить, и вообще, с чего ты взял, что у тебя это?" спрашивал он И.О., продолжая писать и совершенно не ожидая от него ответа. Было видно, что настроение у доктора поднялось, день прожит не зря, наконец-то в сети попалась рыбешка покрупнее. "А вот..." - обреченным голосом ответил И.О., расстегивая штаны. И странное дело! Когда И.О. разглядывал свою контрольную бляшку наедине, она вырастала у него до ужасающих размеров, становилась безобразно-красивой, расцветала, оживала, даже, казалось, потихоньку ползала, переваливаясь с боку на бок, а тут на глазах у специалиста вдруг сморщилась и превратилась не то в родинку, не то в какую-то зазубринку, черт знает откуда появившуюся. "Где?" - нетерпеливо спросил старик. "Ну вот же!" - ткнул пальцем И.О., боясь еще даже предположить, что, возможно, доктор ничего у него не найдет. "И давно это у тебя?" - брезгливо поинтересовался старик. "Два месяца..." - прошептал И.О., покачнувшись от слабости. "Ты что, свой член в микроскоп разглядываешь?" "Нет, не разглядываю... - залепетал И.О. - Но у меня была и сыпь, и на ладонях ранки, и на ступнях, и голова болела... А что?.. Это... совсем не это???" - и тут он не то захихикал, не то заплакал, а доктор уже яростно оттирал у умывальника руки, и его испорченное настроение говорило само за себя - сорвалась рыбка, аппетитная, жирная, свеженькая, перед самым носом сорвалась! "К психиатру тебе надо!" - заключил доктор.
Странное состояние охватило И.О. Изнутри, откуда-то из-под левой лопатки, начала колотить его этакая радостно-нервная дрожь, точно у него под этой лопаткой целая бригада орудовала отбойными молотками. Он уже не слушал ни ворчания старика, ни его презрительных наставлений - все-таки пойти и сдать кровь, чтобы окончательно убедиться, что у него ничего нет, так просто, для себя, чтобы не спятить окончательно! - ему уже все было нипочем - кончились эти два месяца, слившихся в один долгий, непрекращающийся кошмар, и он снова чист, легок, здоров! Свободен и счастлив!
Пылко и страстно поблагодарив доктора, И.О. бросился вон, но дьявольщина! - его точно чиркнуло по сердцу, когда он в самый последний момент на бегу встретился взглядом с добрым мальчиком, - и снова время будто остановилось: лицо мальчика так и светилось изнутри какой-то бесовской усмешкой! - и надо же! - он медленно, совсем медленно, так, что И.О. отчетливо видел каждую его ресницу, подмигнул ему, как бы говоря: "Эй, куда ж это ты, братец, торопишься? Ведь мы, пожалуй, еще встретимся, а?!"
Преступник, которому на плахе объявляют об отмене смертного приговора; нищий, получивший в наследство миллион; калека, отбросивший вдруг костыли и пробежавший стометровку за десять секунд, - все эти люди со всей их радостью покажутся скучающими курортниками по сравнению с намучившимся за два месяца И.О. Ах, какое счастье быть здоровым, веселым и легким! Какое счастье знать, что у тебя нет ни того, ни этого, ни пятого, ни десятого, что твой кошмар кончился и ты снова чист, как... ну, как простыня, высушенная на двадцатиградусном морозе и только что внесенная в залитую солнцем комнату сухая, легкая, ослепительно белая, негнущаяся и убивающая сумасшедшим запахом свежести!
Все заботы, все тревоги - долой! Прекрасно быть одному, ах, как прекрасно! Жить вот так - ходить, спать, петь, смотреть, танцевать, слушать музыку, читать, хохотать, плакать, летать! Счастливейшее время! Прочь все болезни, прочь недомогания, депрессии, неуверенность, страх, ведь все так ясно и просто - только загляни в глубь себя, да здравствует свобода! Будь свободен внутри, без жалости к себе, без чванства, гордости, тщеславия, но с радостью, с Великой Радостью в душе! Тогда ты можешь все! Слышишь - все!!!
И.О. и мог все, и делал все, что ему в голову приходило - точно карусель с сотнями разноцветных лошадок запустили. А как он умел изящно и непринужденно заговаривать на улице с московскими незнакомками! И всегда бывало, что она и опомниться не успеет, как уже что-то ему отвечает, уже смеется, прыскает в платочек, а через десять минут либо дает ему телефон, либо зажимает в кулачке бумажку с телефонами Мишани или Крепыша, говоря при этом, что "ни за что не позвонит", и И.О. в ответ не настаивает, - ему уже это и не важно - она может и не позвонить, поскольку никуда не денется, она уже на крючке, а Москва, как ни странно, городок совсем крошечный, все в нем друг друга знают, и они все равно когда-нибудь встретятся... И "контора" затряслась, задрожала, закрутилась в вихре невиданного доселе загула.
В свое выздоровление он, в общем-то, поверил окончательно, и только иногда его охватывала какая-то щемящая тоска, будто сожаление о том, что он оказался здоров. А тут еще эта идиотская привычка, превратившаяся в подобие нервного тика каждую минуту лихорадочно разглядывать свои ладони - как он ни старался избавиться от нее, ничего у него не выходило. И не дай бог, если замечал он какую-нибудь царапину или пятнышко, даже если сам знал, что это царапина, - снова, как прежде, весь вспыхивал и покрывался потом - так сильны были в нем остатки прежнего страха.
Позвонили ему в тот вечер почти все, так что пришлось вызывать "неконторских" для установления равновесия. Но Сема Нос привел двух лесбиянок, без звонка пришли еще две подруги И.О., пронюхавшие о его приезде, так что равновесия все равно не получилось. Все новенькие быстро освоились, так что И.О. только диву давался, до чего они все хороши, веселы и натуральны. Водки, шума и развлечений было предостаточно, все это походило на день рождения, и в центре внимания находился именинник, И.О. Он был в ударе и уже знал, что сорвется - оставит у себя кого-нибудь из новеньких. "Что за чепуха, в самом деле, вбил себе в башку! Вот уж точно, что в микроскоп разглядывал, болван, идиот, псих!" Одна из новеньких - его "тип", черненькая, изящная, нервная, и имя какое-то черненькое - Рая, даже успела намекнуть, что живет одна и торопиться ей некуда.
Мишанина квартира была пуста, и Мишаня взломал замок теткиной комнаты, приговаривая в оправдание: "И.О. приехал!" Так в тот вечер и повелось говорить: "И.О. приехал!", когда что-нибудь случалось: то грохнули об пол теткин проигрыватель, то жарили соседскую картошку на соседском масле, сломали телефон, перебили рюмки и стаканы, и ответом на все эти безобразия была тупая фраза, которую со смаком первым произнес Мишаня: "И.О. приехал!" Пьяный Сема заставил своих подруг показывать сеанс лесбийской любви, и все это походило на цирк: Сема, как укротитель, прикрикивал и подбадривал, ошалевшие девицы катались по ковру, и вся "контора" с замиранием и спазмами в горле смотрела этот "смертельный номер" - и как только "номер" закончился, все уже были готовы - и тут началось! Вакханалия была грандиозная и продолжалась всю ночь. И.О. спал с обеими лесбиянками на шикарной теткиной постели, и они показывали ему чудеса неслыханного разврата, потом их кто-то у него забрал, и он оказался с черненькой Раей, которой объяснился в любви, а уж под утро они с Крепышом поменялись, и И.О. до самого пробуждения оставался в объятиях манекенщицы - красивой, костлявой и холодноватой, что, однако, не помешало ему, перенесшему в Румынии длительное и непривычное воздержание, заставить ее "разгореться" и "разделить" с ним "пламень поневоле". И после каждого нового прибавления в счете ему весело подмигивал лукавый мальчик из диспансера, а он, как Борис Годунов, судорожно отмахивался и бормотал про себя: "Чур меня! Чур!"
Вскоре мальчик совсем распоясался: он смотрел на него отовсюду - из зеркала в ванной, с фотографий в витринах магазинов, преследовал его в метро, превращался в шофера такси, но чаще всего кокетливо поглядывал на И.О. глазками двухбалльных красоток, которыми кишела Москва. И.О. наконец, взорвался, не выдержал и, плюнув в его наглую физиономию, закричал: "Убирайся к черту! Никуда я не пойду! Ни в какой диспансер! Плевать я на тебя хотел! - и потом злобно шипел, вытирая оплеванное зеркало: - Буду спать со всеми, кто попадется, и мы еще посмотрим, кто первый отступит! Бог не допустит, чтобы страдали ни в чем не повинные девочки! Вот так! Ну, что ты на это скажешь?!" И удивительно! - мальчик на самом деле ретировался, а И.О. отпустил тормоза окончательно, и вакханалия, начавшаяся на третий день по его приезде, затянулась на неделю. Все это могло продолжаться по крайней мере два месяца, пока все квартиранты жили на дачах, если бы однажды пьяненький И.О. не пошел гулять по ночной Москве. Это была роковая случайность, и, как говорил потом Мишаня, если бы не "открытое окно", то ничего страшного не произошло бы, но все это было потом, через месяц, а сейчас И.О. оказался свидетелем чуда, о котором мечтал всю жизнь, о котором говорил как о награде за все его переживания и страхи.