Поезд тронулся по направлению к Вологде. Ночью проехали мимо крупной железнодорожной станции Данилов. Несколько дней маневрировали по запасным путям. Все понимали, что Родина переживает самые тревожные дни. Под Москвой истекали кровью отборные советские дивизии. Но теряли силы и фашистские полчища. Вопрос "кто кого" встал как никогда остро. Немцы не продвигались дальше. Значит, наступательный пыл иссяк. Несколько дней единоборства - и хребет фашистскому зверю будет надломлен.

В эти дни я сошелся с будущим комиссаром четвертой батареи второго дивизиона артполка Иваном Михайловичем Кузнецовым. Он был из Алнашей. Журналист. Партийный работник. Уже немолодой. В Сарапуле, где работал перед войной, оставил жену и троих детей.

- Уж поскорее бы, - сокрушался комиссар. - А то родные спрашивают, почему мы долго канителимся с фашистами.

Что ответить на многие подобные вопросы? Может быть, это так и надо, что нашу дивизию сдерживают. Нельзя же сразу бросить в бой все резервы. По всему видно, воевать придется долго, силы еще пригодятся.

А вот оружие пора было бы получить.

Крепчают морозы. И неудивительно: мы на севере. Все дни проходят в ожидании. Эшелоны продолжают маневрировать. "Юнкерсы" больше не налетают.

Начальник политотдела Никита Миронович Шиленко приказал написать родным убитых в Ярославле. Убитых как в бою, умерших как герои. Это первые скорбные весточки.

Одиннадцатого ноября мы прибыли в Грязовец. Поступил приказ выгружаться. Куда же дальше?

На маршах

Выпал снег. И первое, что обожгло сознание, - надо телеги менять на сани. И зачем мы их, собственно, везли из Удмуртии? Надо оставить вологодским колхозам, а взамен получить сани.

Мы пока не думали об остальном: обмундировании и оружии. Раз выгрузились, скоро все будет. Лишь бы отогнать немцев от Москвы и выкинуть из Калинина.

Деревни Владычное, Пречистое, Воскресенское, Покровское. Небольшие, в двадцать-тридцать домов, окруженные лесами. На границе Ярославской и Вологодской областей.

Дивизия рассредоточилась чуть ли не на десяток километров. Дан приказ подчиститься и вымыться. Это хорошо. В настоящей бане не мылись давно.

Квартируем в крестьянских избах. Добротных, срубленных на века. Думаем, что такие же здесь и бани, и вскоре горько разочаровываемся. Оказывается, в здешних местах люди моются в печках. В обыкновенных русских печках. Вынимают чугуны со щами и кашей, выгребают незатухшие угольки, стелют солому - и будьте любезны париться.

Раздеваются при всех. При всех на карачках лезут в печную пасть. Берут с собой веник, просят прикрыть печь заслонкой и начинают себя нахлестывать.

Время мытья у всех разное, у кого на сколько хватает духу и насколько жарко натоплена печка. Выбившись из сил, откидывают ногой заслонку, пятятся задом, вылезают красные и грязные и бегут в сени окачиваться. Окачиваются в любое время года и обязательно холодной водой. И взрослые, и дети.

Признаюсь, мне было и странно, и дико видеть соблюдение этих дедовских, многовековых традиций. И главное, не было никакой необходимости делать это. Лесу кругом сколько угодно, бери топор и руби баню. А вот жила традиция.

Делать было нечего, предстояло и нам мыться в русских печках.

- Да как же там мылить голову! - возмущался наш начальник штаба старший лейтенант Григорьев, с которым меня свела служба в этом "испытании".

- Обыкновенно, - разъяснял нам хозяин избы, в которой мы квартировали. - Берешь лохань с теплой водой и пожалуйста.

- А зачем выбегать в сени?

- Не в избе же окачиваться.

- Но на дворе зима. Мы, солдаты, скажем, вытерпим. А дети?

- Крепче будут.

Мытье в печах внесло забавный переполох в наши армейские будни. Встречаясь на улице, мы спрашивали друг друга:

- Ну как, не испекли тебя в печке?

- Чуть-чуть в шашлык не превратился.

- Зато чистенький, как стеклышко.

- Святым стал.

Через пять дней двинулись в поход. Идем заснеженными лесами. Но куда идем? Ночуем опять в деревнях. Спим, не раздеваясь, на полу - для всех не хватает мест. Проводим беседы с крестьянами. Пользуемся дивизионной газетой. Жадно ловим последние известия. И опять идем, идем.

Снова горячие денечки для политработников. Подразделения растянулись на несколько километров. Не всегда вовремя и к месту поспевает обед. Многие солдаты харчатся в крестьянских семьях.

Отказа, конечно, нет. Но и дисциплины в такой обстановке трудно требовать. Кое-где за обедом с радости, а то и с горя появляется бутылочка самогона. Уже заскучали русские солдатки. Ничего противоестественного в этом нет. Но нам сейчас не до самогона и не до солдаток... Голова занята другим.

Комиссары на конях. Пешим легко и растерять своих подчиненных. Можно не заметить свихнувшегося. А мы готовимся к боям.

День и ночь на посту командование дивизии и командиры полков. Среди ночи врывается в избу рассерженный комдив и выговаривает офицеру:

- Где посты? Где круговая оборона?

- Так мы же, товарищ полковник...

- В гостях у тещи? За тридевять земель от фронта? Немедленно выставить охранение.

В другой деревне шумит майор Ганоцкий, командир 1190 стрелкового полка. Он нарвался на выпившего командира роты и дал волю своему возмущению.

Тыл есть тыл. Марш есть марш. Люди остаются людьми.

А война свирепеет. И мороз тоже. Нельзя поддаваться настроению.

Проходим Пошехонье-Володарск. Потом мимо Рыбинского водохранилища. За пешими тянутся обозы.

Опять ночуем в деревнях. Нас угощают свежей рыбой. Узнаем радостную весть: возвращен захваченный немцами Ростов, разгромлено четыре дивизии.

- Начинается, - говорит наш начальник штаба старший лейтенант Григорьев.

Он, как всегда, чисто выбрит, с тщательно оберегаемыми бакенбардами. И, как всегда, бодр и деятелен.

Весть об освобождении Ростова разносится по всей дивизии. Восторг вызывает освобождение Тихвина.

- Так мерзавцев, так их в хвост и в гриву, с юга и с севера, - потирает руки начальник артснабжения полка неутомимый Илья Кернес.

Он, арсеналец, очень переживает отсутствие пушек, ждет со дня на день и никому не показывает своего беспокойства. Наоборот, на людях держится храбрецом, суетится, что-то делает и даже балагурит.

Еще одна новость: Япония без предупреждения объявила войну Америке. Ось Берлин - Токио - Рим действует. Америка за нас. И Англия тоже.

- Но нам от этого не легче, - философствует Саша Белослудцев.

Новость почему-то не очень беспокоит солдат. Они равнодушны и к Америке, и к Англии. В данном случае, наверное, долг платежом красен.

Пятнадцатого декабря доходим до Череповца. Здесь застают нас сообщения о наступлении наших войск под Москвой. Наконец-то! Солдаты подкидывают над головами шайки, кричат "ура!".

Неимоверно возрос спрос на дивизионную газету "За Родину". До сих пор она была не очень-то популярной. А тут, что ни день, атакуют редакцию:

- Давайте новости!

Наши газетчики-печатники раздают листки прямо из-под машины. Им это приятно делать, от них разносится по дивизии эликсир бодрости.

Нашими войсками освобождены Яхрома, Солнечногорск, Истра, Михайлов. Шестнадцатого декабря наши вышвыривают немцев из Калинина. Вот когда оправдались догадки младшего лейтенанта Васильева. Вот когда наступает наш час.

Мы стоим в Череповце. Живем фронтовыми событиями. Получили, наконец, полушубки, валенки, ушанки, варежки. Облик дивизии сразу изменился. Приосанились, подтянулись солдаты. Молодцами выглядят офицеры. И разговоры пошли другие. И настроение стало иным.

Скорей, скорей на фронт. Вдогонку за отступающим противником. Не давать ему передышки. Резать его коммуникации. Окружать в лесах. Вышибать с ходу из городов.

Гремит по фронту слава подмосковной панфиловской дивизии. Все склоняют головы над прахом двадцати восьми героев ее, заслонивших своей грудью последние подступы к столице.