Вечером услышали в городе, что прибыли к князю гонцы и уведомили его о насильствах, учиненных псковичами его подданным, жившим между ними, услышали, что Ярослав еще раз совещался с старшинами новогородскими, но не успел преклонить их и выехал в Переславский удел свой.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Осень наступила, жатву с окрестных полей уже убрали; уже дикие гуси проносились длинными станицами над Новымгородом от озер Онежского и Ладожского и от моря Белого; листья на древах редели, и цвет их изменялся. Юрий стал тосковать по отечестве, но рыбаки русские все еще не отправлялись на зимний промысел к брегам Пейпуса.

И для Руси настало время грозное: язык незнаемый, о коем никто не ведал, кто он и откуда, - племя, к которому применяли древнее пророчество, вещающее: "В конце лет и времен изыдут из пустыни варвары и попленят всю землю от Востока до Севера и до моря Понтийского", - люди странного лиценачертания, неукротимые в набегах, страшные в самом бегстве, бесчисленные, как тучи пруг, ниспадающих на ниву грешника, словом - татары явились близ рубежей Русской области. Их первое нашествие минуло: холмы и долины, омываемые Калкою, намокли кровию россиян, обитателей стран полуденных; князья их или пали на поле битвы, или, плененные, скончали жизнь в неслыханных мучениях; но Север и Восток по сю пору только по слуху знали неистовых и (ослепление непонятное!) ослабевали в междуусобиях. Ныне же татары снова ворвались в православную землю, и чреда гибели уже наступила и для княжеств, лежащих к полуночи.

Брат Ярославов, великий князь Суздальский, принял венец мученический; до него погибли князья Рязанские, Муромские, Пронские, и во Владимире все семейство его. Недоумение, страх и трепет нашли на всех, и поглотилася премудрость могущих, и сердца крепких преложились в слабость женскую. Вся земля исполнилась ужаса. Полчища злодейские разрушили Дмитров, Переславль, Тверь, Торжок, и се уже двинулись к Новугороду. Истории принадлежит повествование о незапном и чудном отступлении Батыя от стен богом хранимого града.

Юрий еще находился в оном при распространении первых слухов о приближении варваров; и сии слухи замедляли отъезд промышленников и его отбытие в Эстонию, куда стремился он в мечтах мучительных, да умрет, по крайней мере, участник покушений великодушных соотчичей.

Что происходило между тем в стране запейпусской? Несколько месяцев заговорщики умели сокрыть свою тайну от подозрений Убальда и его подручников. Но мало-помалу стала доходить до него смутная молва об их сходбищах, об отлучках старейшин деревень, ему подвластных. Кроме того, между немцами и латышами распространился и вскоре подтвердился слух, что кудесник холма Авинормского - не кто иное, как Адо, считавшийся доселе убитым вождь эстонский.

Как скоро рыцарь в том уверился, он престал страшиться того, в ком предполагал грозного, могущего волшебника, но познал врага побежденного. Наконец он открыл градище Лоресарское, проведал об назначенном там сборище, дождался в засаде прихода тайных идолопоклонников, соорудивших в сей дебри истуканы свои и пришедших ныне туда для жертвоприношения. Выскочил при самом начатии их обрядов, первого Сура поразил насмерть дротиком и полонил прочих, безоруженных незапным ужасом, не веривших глаз-ам своим, что среди сонма своего видят грозный гребень шишака, белый плащ и вышитые на нем крестообразно красные два меча кавалерские. В числе несчастных пленников находился и Адо, в жреческом облачении совершавший приношение.

По обыкновению того времени, продолжавшемуся в отечестве латышей курских даже до самого их приятия под российское подданство, посреди каждого двора рыцарского находилися плаха и топор. Каждый помещик, не относясь ни к кому, мог без всякого суда предавать смерти любого своего подданного, навлекшего на себя его негодование.

Пред замком Убальда пески логузские испили кровь главных заговорщиков. Главы их были восхищены на копья и выставлены пред въездом в те селения, в коих они прежде начальствовали.

Их сродников тиран повелел повесить на деревьях в лесу Авинормском. Одного Адо сберег бесчеловечный, да предаст ведуна и жреца идолов пылающему костру по приговору духовному.

Председателем суда, долженствовавшего решить участь злополучного, был доминиканец, приор дерптского Мариинского монастыря. Он тогда находился в Риге, при дворе епископском, - вот что замедляло казнь Адову.

Заутра по пленении отца ее Мая ждала, ждала и не дождалась прибытия родителя; вместо его явились латники латышские, схватили ее и повлекли к жестокому повелителю. К счастию, сотник их был юноша, который до нашествия немцев, еще младенцем, пользовался однажды, в сопровождении своего отца, гостеприимством Адовым. Михаил, - так назывался он теперь, - знал Маю еще в пеленах; теперь узрел ее снова совершенною, прелестною девою.

Сердце его воспылало незапным пламенем; он решился спасти ее.

Воины прибыли в Логуз. Михаил предстал лицу своего властителя и вещал ему, указывая на пленницу: "Милосердный господин, в Тормском бою я дважды отбил секиру эстонскую, несшую тебе смерть; сопровождая тебя на ловитву, мне удалось удушить подшубного старца [Название, которое по сю пору многие финские племена дают медведю] - огромного медведя, уже стащившего тебя с коня. Ты мне тогда благоволил сказать: если чего пожелаешь, Михаил, от меня смело требуй! И вот настала пора, государь мой; я узнал желание: пощади сию девицу, не казни ее, но выдай ее за меня, за твоего слугу верного!"

Зима жизни, суровая старость уже убеляла власы Убальда.

Он с своего девятогонадесять года находился в полку неискусрбрачных витязей, воителей Христовых, но он осквернял сан свой, ежедневно нарушал клятву, налагающую на него целомудрие иноческое, и разливался распутством. Ветхий сластолюбец взглянул на Маю, и кровь его взволновалась. Но он Михаилу рек с улыбкою: "Мой друг, сия неверная ненавидит наш божественный закон; ты сам еще недавно утвердился в нем; страшусь, да не вовлечет тебя в отступление, в грех, ничем не искупимый! Я твой восприемник, я перед богом отвечаю за душу твою и не могу согласиться тотчас на брак ваш! Но жизнь ей дарую, - пусть она пробудет в вамке моем; мой духовник обратит ее в веру истинную, потом она будет тебе женою!"

Михаил понял своего властителя, устремил на него взор пылающий, принудил его потупить пристыженные очи и в душе поклялся ему в непримиримой ненависти, но прикрыл на время ярость свою личиною покорности.

Между тем Мая находилась во власти изверга. Он сначала был уверен в легкой, неминуемой победе, но неожиданно встретил отчаянное сопротивление. Гнев и вожделение попеременно волновали и делили перси Убальда: он то грозил своей пленнице, то пресмыкался пред нею, но всегда встречал равное презрение. Наконец он ей предложил свободу отца - наградою за ее посрамление.

Тогда злополучная смутилася. "Убальд! - сказала она, - я принадлежу моему родителю: веди меня к нему!" Их свидание было ужасно: она застала несчастного старца, неукротимого сына вольности, в глухом смрадном погребе, обремененного оковами.

Когда узнал Адо, для чего пред ним дочь его, он ее обнял, впервые в жизни зарыдал и вещал, лобзая руки ее: "Дитя мое!

Ты оказала силу, превышающую пол твой! Признаюсь, я считал тебя уже погибшею для чести. Будь тверда! Своим бесславием не спасешь меня, умри свободною, чистою моею дщерью!"

Их беседу подслушал Михаил. Он видел, как тюремщик - его дядя - привел девицу, и предложил ему проводить ее обратно к Убальду. Сей, зная благосклонность к нему рыцаря, без затруднений согласился и оставил племянника у входа темничного.

"Ты не умрешь, великодушная! - воскликнул он, врываясь к ним. - Во что бы то ни стало спасу тебя! Дождись моего возвращения!" С сими словами он снова бросился вон из подвала и в два мига возвратился с мужскою одеждою. "Теперь ты свободна, девица! Кафтан сей обратит тебя в отрока - никто не узнает тебя!" - сказал он ей.

Мая. Избавь моего родителя! Не помышляй обо мне, юноша!