— …Тюрьма, в которую попал Потапыч, была небольшой. Это была уютненькая тюрьма на окраине Елисаветполя. Было в ней не так уж страшно — бывают тюрьмы пострашнее: каменные мешки! — но эта тюрьма произвела на юношу тяжёлое впечатление именно потому, что это была его первая тюрьма. Он сидел в пустой камере, кусая губы, и думал о матери, которую едва успел обнять, об отце, об оставшихся на свободе товарищах — да мало ли о чём! — всё это были думы невесёлые…

Дядя замолчал, раскуривая трубку, и я опять услышал голос дождя.

— Всего-то ты, конечно, не знаешь, о чём он думал, сидя в тюрьме, — сказал я.

— Почему? — спросил дядя.

— В чужую голову не влезешь!

— Философ, — сказал дядя.

— Кто?

— Ты… Но слушай! Пока он сидел, его друзья не дремали. Надо было его срочно спасать, пока беднягу не перевели в тюрьму покрепче. Шервашидзе и Сайрио разработали план побега. План придумала сестра Потапыча, она несколько раз приносила ему в тюрьму передачу. Она всё и придумала, а Сайрио с князем разработали подробности. Вокруг тюрьмы был пустырь, а неподалёку — маленькая рощица… Примечай, это тоже важно! — сказал дядя.

— Примечаю, — сказал я.

— Предварительно сестра «обработала» надзирателей. Во-первых, она вручила всем деньги, которые дал на это дело Шервашидзе. Тут нужно заметить, что тюремщики ещё не знали, что её брат и есть тот самый знаменитый революционер, которого ищут в Кутаиси и за голову которого назначена премия в десять тысяч рублей…

— Ты же говорил — две тысячи!..

— Цена всё время росла, чёрт возьми! И не прерывай, пожалуйста! — крикнул дядя. — Сестра сказала надзирателям, что к ним в гости приехал фронтовой товарищ её брата, с которым он-де вместе был в японском плену. Она рассказала надзирателям целую сказку! Она сказала, что брат её несчастный человек, что он вовсе ни в чём не виноват, что он бежал не с фронта, а из японского плена и что когда он бежал из плена, то этот самый товарищ — она намекала на Сайрио — передал Потапычу какие-то поручения для своей семьи. А сейчас он сам приехал из плена и нигде свою семью разыскать не может. Потапыч — единственный человек, который может ему в этом деле помочь. Она попросила надзирателей разрешить двум несчастным друзьям свидание, дабы они могли потолковать с глазу на глаз. Всё она пустила в ход: деньги князя, свою трогательную сказку, и глаза, и улыбки, и, конечно, слёзы. Надзиратели согласились. В назначенный день к вечеру сестра привела Сайрио на свидание к Потапычу. Сайрио оделся возможно жалостливее — в рваную старую солдатскую форму. Он произвёл на надзирателей благоприятное впечатление бедного придурка. Надзиратель вывел Потапыча из камеры. Потапыч был обо всём предупреждён сестрой. Свидание происходило так. Между арестованным и его гостями была железная решётка с дверцей, запертой на замок. Как только Потапыч подошёл к решётке, Сайрио вскинул руки и заорал: «Дружище! Какая встреча! В тюрьме!» — и грохнулся наземь, раскинув на полу руки и ноги. Надзиратель решил, что парень потерял сознание, и хотел ему помочь — отпер дверцу и вышел. В ту же секунду Сайрио вскочил с пистолетом в руках, и у сестры в руках был пистолет, наведённый на надзирателя. Его тут же обезоружили и связали. Через несколько минут беглецы были в роще; там их ждали осёдланные лошади и небольшой конный отряд молодых грузин. Они помчались как ветер — и сестра вместе с ними. Теперь она уже не могла возвращаться домой. Она вступила на путь своего брата…

— Стала революционеркой?

— Вот именно, — сказал дядя.

— Навсегда?

— Навсегда! — сказал дядя. — И с честью прошла этот путь!

Дядя замолчал, и опять заговорил дождь — о чём-то своём, неизменном, — а дядя стал раскуривать трубку. Дядя всегда очень много курил. Почти никогда не выпускал он изо рта своей трубки. Он всегда дымил, как вулкан, внутри которого бушует пламя.

— А куда они ускакали? — спросил я.

— В укромное местечко! — сказал дядя.

— Чтобы сидеть и не высовывать носа? — спросил я.

— Нос они всё-таки высовывали, да ещё как! — сказал дядя.

— Как?

— А так, что ещё не раз оставляли жандармов с носом! — рассмеялся дядя. — Настоящий революционер не может не высовывать носа! Иначе он не революционер! Я, конечно, говорю о профессиональных революционерах. Именно таким был Потапыч…

— А куда они удрали?

— Сестру Потапыча князь отправил за границу, в Берлин. Там она изучала немецкий язык, училась, не оставляя революционной работы. В те годы за границей жило много русских революционеров. Все они бежали от царской охранки. Особенно в годы реакции…

— Какой реакции?

— Реакция — это противодействие правительства революционерам. После разгрома революции девятьсот пятого года почти все революционеры или сидели в тюрьмах и ссылке, или в глубоком подполье, или бежали за границу. В стране была задавлена всякая свобода; я уж не говорю о митингах и демонстрациях — даже говорить люди боялись, даже думать! Это и называется реакцией…

— И Потапыч бежал за границу?

— Потапыч пока ещё нужен был здесь, Он сидел в подполье… Проще говоря, он скрывался в родных местах — в крошечной лесной избушке на берегу реки. Он решил некоторое время там отсидеться. Товарищи приносили ему еду. От них он узнавал разные новости… Это были печальные новости! Почти все его друзья один за другим попали в лапы жандармов. Потапыч сам был готов ко всему… Но знаешь, кто однажды заглянул к нему на огонёк?

— Кто? — спросил я.

— Угадай!

— Сайрио?

— Сайрио уже сидел в тюрьме, — сказал дядя. — Его схватили, когда он вернулся в Кутаиси.

— Шервашидзе? — спросил я, подумав.

— Думай, думай! — сказал дядя.

Он лёг, завернувшись в одеяло, рядом со мной. Порфирий давно уже спал. И Чанг спал. В стены палатки барабанил дождь, шумели деревья. «Кто же заглянул к нему на огонёк?» — думал я.

Получилось так, что рано на рассвете я вынужден был выйти из палатки. Наверное, из-за выпитого накануне чая: я слишком много выпил накануне чая — у костра, когда мы грелись под дождём. Поэтому я проснулся раньше всех, все ещё спали, и палатка содрогалась от дядиного храпа. Я вылез наружу.