— Остаться здесь? Но зачем? В мире еще столько непройденных дорог. Пока могу держаться в седле, не собираюсь останавливаться.

— Вы очень похожи на вашего друга. Мы с ним только что говорили как раз о непройденных дорогах.

— Я похож на Мишку? — Князь рассмеялся. — Что делать, скоро три года, как мы едим из одного котелка. К тому же у нас общие корни. Обратите внимание, как он сложил платье, прежде чем прилечь на минутку.

Гончар и сам заметил, что сапоги Домбровского стояли по стойке смирно. Гладко расправленные портянки свисали с них, не доходя до земли ровно один сантиметр с каждой стороны. Дорожный плащ был сложен в идеально ровный квадрат, воротник застегнут, а шейный платок свернут аккуратным фунтиком и поставлен как раз внутрь воротника.

— Мой старшина был бы в восторге, — сказал он. — Отличная выучка.

— Да, кадетские привычки неискоренимы, — согласился князь. — Я был отдан в Пажеский корпус, а Мишка попал в орловский кадетский. Дети офицеров, сами знаете, не могут выбрать себе иную жизненную стезю, кроме военной службы.

— Служба бывает разная, — заметил Степан. — Вам, князь, грех жаловаться на судьбу. Могли бы сейчас торчать в каком-нибудь Урюпинском гарнизоне…

— Я и не жалуюсь. А Домбровский — он вообще счастлив. Он не успел вам рассказать, как очутился в экспедиции? Вижу, что не успел. А история крайне поучительная. В молодости все мы состояли в неких обществах. Назовем их кружками любителей общественного переустройства. Читали французских и английских мудрецов, обсуждали прожекты…

— Тайное общество?

— Пустопорожняя говорильня, сопровождаемая сжиганием фунтов табака и поглощением ведер крепчайшего чая. По счастью, вовремя образумились оба. И отошли от болтунов. Я отправился на Амур, а Мишка служил в гвардии. Дрался на дуэли, был разжалован, изгнан из столиц. Служил по исправительному ведомству. И надо же было ему, сопровождая высочайшую инспекцию, встретить за Байкалом одного из прежних собеседников! Тот уже отбывал честно заработанное наказание, и Домбровский не преминул с ним возобновить отношения. Уж не знаю, долго ли эти отношения длились и сколько табаку было воскурено на этот раз. Но, когда инспекция добралась до Амура, одновременно с ней нас достигло секретное сообщение. О дерзком побеге государственного преступника. Да-да, того самого, из наших говорунов. Мишка божился, что он тут ни сном ни духом. Но прошло время, и говорун всплыл в Лондоне. И не просто всплыл, а на страницах либеральной прессы поведал миру о своем героическом побеге. Коему, между прочим, немало способствовал некий гвардейский офицер, распропагандированный нашим героем. Каково?

Гончар пожал плечами:

— Меня в этой истории удивляет только одно. Откуда на Амуре могли появиться лондонские газеты?

— Что же здесь удивительного? А откуда в Москве появляются швейцарские устрицы? Мы живем на пороге двадцатого века. Границы рухнули, расстояния сжались. Мог ли мой дед вообразить, что я буду беседовать с соотечественником в горах Колорадо, на обратной стороне Земли? Так или иначе, весть о побеге государственного преступника достигла тех, кто обязан принимать меры. И меры последовали. Мишку моментально выперли из гвардии и урядником перевели в казачье войско.

— Урядник — это понижение?

— Более чем, — усмехнулся князь. — По счастью, никто не помешал мне живо зачислить его к себе в команду. Мы отбыли за океан и оставили с носом всех наших недоброжелателей. Полагаю, разжалованием бы дело не кончилось. У нас уже научились делать карьеру на разоблачении политических противников. А Домбровский — блестящая кандидатура на такую роль. Одно польское происхождение чего стоит. Поляки — известные бунтари. Жандармы копнули бы до седьмого колена и обязательно бы нашли, что еще Мишкины предки только и думали, как бы подорвать столпы Российского государства.

— А чего его подрывать? Само рухнет, — не открывая глаз, пробормотал Домбровский. — Господа, дайте поспать!

26. СЛУШАЮСЬ, ВАШЕ БЛАГОРОДИЕ!

Они едва успели пообедать, когда с соседнего холма донесся протяжный свист.

— Кого еще несет? — вскинулся Домбровский.

Казаки живо порасхватали винтовки, сложенные пирамидой, и рассыпались, залегая в высокой траве.

Салтыков тоже встал, надевая шляпу, и коротко бросил Степану:

— К лошадям. Там один Кунцев остался, прикроете нас с реки.

Домбровский поднял бинокль, глядя на вершину холма, где скрывался караульный.

— Пятеро, — проговорил он, словно читая невидимое послание. — Пятеро конных. Свернули с дороги в нашу сторону. Ага, показывает, что военные. Отбой, ребята. Это свои.

— Свои-то свои, но вы все же побудьте пока с лошадьми, — сказал князь Гончару.

Спустившись к реке, Степан увидел, что карауливший лошадей казак тоже принял меры предосторожности. Он сидел в камышах у самой воды, удобно пристроив ствол винтовки в ложбинке мшистого валуна.

— Кого там Лукашка углядел? — негромко спросил Кунцев, из-под руки осматривая берег. — Вот черт глазастый, не дал подремать.

— Солдаты к нам едут. — Гончар устроился рядом с ним, набивая патронами магазин винчестера. — Наверно, заметили дым.

— Иные солдаты хуже басурман. Много их?

— Пятеро.

— Разъезд, — понимающе кивнул Кунцев. — Через час жди остальных. Ну, с солдатами пущай их превосходительства разговоры разговаривают. Ты, браток, тут посиди. А я к Цыгану сбегаю. Не ровен час, выступать, а я ему подпругу отпустил. Пущай, думаю, отдохнет коняка, а тут такое дело. Вот так, бывает, на привале отпустит человек подпругу, разнуздает коня, а тут тревога, марш-марш. Ты ногу в стремя — а седло под брюхо. И пропал человек. Так я сбегаю?

— Давай, мог бы и не отпрашиваться.

Кунцев смущенно улыбнулся и потер нос:

— Да кто тебя знает. Бывает, с виду человек как человек, а на поверку — начальство.

— Нет, я человек, не начальство.

— А с князем-то наравне держишься.

— Я со всеми наравне держусь.

— Оно и верно. Наш-то такой же, вроде тебя. Простой. Руки на казака не поднимет. Только глянет по-своему или обложит худым словом. Ежели узнает, что я Цыгана разнуздал…

— Не узнает, — успокоил его Степан.

Вернувшись от лошадей, Кунцев принялся обламывать камыш и устилать стеблями песок вокруг себя. Скоро он смог вольготно раскинуться на мягкой подстилке, а Гончар так и остался сидеть на корточках, укрываясь за валуном. Когда же на берегу показался Домбровский и жестом поманил их к себе, казак огорченно вздохнул:

— Эх, такую позицию оставлять! Только-только по-людски устроились оборону держать!

— Кунцев! — прокричал Домбровский издалека. — Подтянуть подпруги! Знаю я тебя! Выходим через пять минут! Гончар, воды принесите, костер залить!

Он нашел под седельной сумкой скатанное брезентовое ведро и наполнил его водой. Поднимаясь по берегу, Степан продирался сквозь кусты и слышал, как Салтыков разговаривает с кем-то по-английски. На этот раз речь князя была проста и по-военному лаконична.

— Семь миль на запад? Ясно. Ведут залповый огонь? Сколько их? По дыму нельзя было сосчитать? Ясно. Мои люди зайдут с северной стороны, ваши — с восточной. Станете за укрытиями. Ждите моей команды.

Ответных реплик не было слышно, и Гончару на миг показалось, что Салтыков говорит по рации. Наваждение прошло, как только он увидел собеседника князя. Это был сержант-кавалерист с землистым лицом и свисавшими из-под шляпы длинными волосами, серыми от пыли. Непрестанно оглядываясь, он что-то говорил, прикрывая рот ладонью, словно боялся, что его подслушают.

— Нет, так не пойдет, — возразил князь на неслышные слова сержанта. — Никаких засад. Нет-нет. Если они попытаются бежать, вы можете преследовать их, но не стреляйте вдогонку. Пуля не различает, кто преступник, а кто жертва.

Степан залил водой остатки костра. Князь, проходя мимо него, сказал по-русски:

— Как там Кунцев? Не спал? Водится за ним такой грешок — вздремнуть на часах.