Скоро мы приехали, и мама подходит к памятнику на могиле отца. И нежно, по-женски, рукою проводит по фотографии, здороваясь таким образом с ним.

Я тоже про себя говорю: "Привет, отец". И вспоминаю почему-то, как мы с бабушкой по отцовской линии, когда я был еще маленьким, несколько раз приходили на кладбище прибрать могилу какого-то родственника. Как бабушка рассказывала мне о душе, которая отлетает от тела человека после его смерти. И будто бы с небес незаметно наблюдает за нами. По праздникам прилетает на землю. И когда видит своих родственников, то радуется там, на небе, за них.

Я не знал тогда, верить мне этим рассказам или нет. Отец, помнится, только посмеивался про себя, слушая бабушку.

Но семя, брошенное в детстве, все равно дает всходы. Что впечатлило человека в нежном возрасте, навсегда западает в его память. Вот я не верю всему этому, но когда сказал: "Привет, отец", поймал себя на мысли, что обращаюсь как бы к небесам, где душа отцовская, по моим детским представлениям, обитает.

Не верю, но каждый раз мысленно - и это происходит независимо от меня возвращаюсь к тем детским образам.

- Надо делать ограду, - выплывает откуда-то голос деда.

- Да, - очнувшись, соглашаюсь я. И не могу не отметить, как он сразу же молодеет, когда разговор заходит о деле.

- Здесь разворачивался грузовик и кузовом примял вот этот столбик, оживленно жестикулируя, ведет свое расследование дед.

- Слушай, что тебе надо сделать, - дергая меня за рукав, говорит он.

И меня почему-то в этот момент задевают командирские замашки моего деда.

- И так все ясно. Что тут много мудрить? Приеду и сделаю, - отвечаю я.

- Ну, как знаешь. Как знаешь, - обиженно отвечает дед.

А мать с укором смотрит на меня.

- Ладно, ребята. Давайте-ка лучше помянем отца, - примирительно говорю я. И достаю бутылку водки из корзины.

Мама с ужасом спрашивает:

- Ты что? Тоже будешь? Ты же за рулем!

- Да нет, ребята. Это я вам наливаю, - отвечаю я.- Сегодня я буду ухаживать за вами.

Пока мы едим и пьем, на запах блинов прибегает какой-то бобик. При более детальном рассмотрении, оказывается, что бобик - попрошайка, со всеми соответствующими повадками.

Он скромен и не лезет к вам под ноги, но все время в поле вашего зрения и заглядывает вам прямо в душу своими печальными глазами.

"Как ему не бросить кусок, когда тебя охватывают лучшие чувства на могилах своих родственников?" - думаю я.

И мама, как-будто услышав меня, тут же бросает ему блин - правда без мяса, - к которому он не спеша подходит и также не спеша ест.

- Что такое собаке блин?- говорит мама и бросает еще один.

А я думаю, что пословица эта совсем не подходит к этой сытой кладбищенской собаке. Вот голодные псы, - так те просто на лету глотают пищу, не то что этот лоснящийся от жира "кубик".

- Гони его! Хватит уже, - бросает в раздражении дед. И делает угрожающее движение в сторону пса. Тот, не очень-то испугавшись, лениво отбегает на несколько метров. Понимает, что ему здесь больше "не обломится". И не спеша трусит дальше в поисках новой кормушки.

В этот момент я думаю, что тому, из-за кого мы приехали сегодня сюда моему отцу, - мы уделяем мало внимания, или лучше сказать - нашей памяти. И прошу деда (это первое, что пришло мне на ум) рассказать, как он выдавал мою мать замуж за моего отца. Вернее, не хотел выдавать.

- Отец твой, - сразу же начинает оправдываться дед, - старше был твоей матри... матери, - поправляется он (до сих пор деревенский сленг, хотя дед с двадцати лет живет в городе, дает о себе знать).- Кажется, на восемь годов? - спрашивает он у мамы.

- Угу, - кивает она, перекладывая в новом порядке цветы на могиле.

- Что ты хотел? Восемь годов- это большая разница.

- И потом, - продолжает он, - ходили о нем разные разговоры.

- Какие? - спрашиваю я. Хотя сразу же понимаю, что тут замешаны были женщины.

Дед говорит:

- Какие, какие? Веселые были разговоры.

И мне вспомнилось, как мама по молодости ревниво листала альбомы отца с фотографиями его прошлых женщин. Она все высмеивала их, говоря отцу, что у него дурной вкус. Но к какому-то времени ликвидировала их. А может быть, они попросту растерялись.

Вся отцовская прошлая жизнь окутана была для меня тайной и ревностью. Ходили слухи, что где-то у отца есть сын, - от той пышнотелой и глазастой женщины, чью фотографию до какого-то времени я видел в альбоме.

- Ну, а потом твоего отца признали все, - говорит дед.- Лев Матвеевич был человеком.

И это было так. У деда сложилось с годами стабильное уважение к моему отцу.

Ну, а вечером, когда мы сели с мамой вдвоем - помянуть отца, - мы разговорились. И мама поведала мне много интересного. В том числе и о своих сердечных делах.

С детства в памяти застрял один эпизод, когда мама решила пооткровенничать со мною. Я не помню, сколько мне было тогда лет. Помню только, что в ее сбивчивом рассказе фигурировал какой-то ленинградец, ухаживавший за ней. Я всегда был на стороне мамы, чего бы это ни касалось. Также и в этой истории. Но в какой-то момент подумал: "А как же папа?".

Мать, помнится, уловила это мое настроение по моим глазам и вовремя одумалась. Папе теперь в ее рассказе отводилась главная роль, а ленинградец сделался просто хорошим знакомым. Я, разумеется, будучи ребенком, тут же поверил ей. Но в глубине души понимал, что это неправда.

И вот уже много лет прошло со дня смерти отца, а уж тем более - со времени того рассказа мамы о ленинградце. Но я в этот вечер опять ощущаю себя тем самым маленьким мальчиком, которому хочется верить в непогрешимость своей матери.

И хотя мама и говорила, что так ни разу и не изменила отцу (и, скорее всего, так оно и было), ленинградец тогда разбередил ее воображение.

Важно ли это: изменила - не изменила? В мыслях ли изменила? Или не изменила вовсе?

В жизни ее, как в жизни каждой женщины, определенное место занимали мужчины. Да, я знаю, что между отцом и мамой были непростые отношения. Было все, что бывает в браках, и не в самых худших. "И дай мне Бог, - почему-то подумал я в этот вечер, - найти такую же близость, какую нашли друг в друге мои родители".

Ну, а утром мама проснулась в хорошем настроении. Обещанная дедом магнитная буря прошла мимо нее, и она встала помолодевшей лет на десять. Кое-как заставил ее позавтракать - ох, уж это поколение! - и она тут же, чтоб не быть в тягость, убежала домой.

После двухмесячного почти тотального безделья появилась работа. Поступил заказ на фирму, и мне надо сегодня выглядеть, как прежде, "с иголочки". "Где моя почти "сукинсыновская" уверенность в себе?" - думаю я, примеряя костюм. Делаю серьезные физиономии перед зеркалом, и что-то мне подсказывает, что у меня сегодня все получится.

На улице стоит странная погода. Прошел теплый проливной дождь. Хотя еще вчера было холодно, и никаких признаков "бабьего лета" не было и в помине.

Дождь залил все вокруг, в том числе и дорогу, по которой я иду в гараж. И когда я, наконец, добираюсь до него, то вижу что сохранить ноги сухими, а брюки чистыми мне так и не удалось.

- Ну, и хрен с ними, - думаю я, пока открываю замок гаража. - Стихии сегодня нам будут только на пользу. Они объединяют людей, и мы используем их для психологического контакта с клиентом.

"Клянусь своей коллекцией, - говорю я себе, - что накручу клиенту на смету за мои грязные штаны", - и подмигиваю Ленину на портрете, что висит у меня сразу же у входа в гараж.

Я подобрал этот портрет, кем-то выброшенный, около одного семейного общежития. Не поленился, помнится, и притащил сюда.

С того времени и началась моя гаражная коллекция - портретов, табличек, планшетов и вывесок, которые я с некоторых пор собираю.

Есть у меня портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского, простреленный настоящими пулями. Это менты по пьянке развлекались, стреляя из табельного оружия по своему "пахану". А мой друг, работающий в этом же учреждении телефонистом, зная о моей коллекции, принес мне его.