"Гордыня, говорят ваши постулаты - грех, - продолжаю размышлять я.- Ну, а гордость? Это что, плохо? Ни у кого ничего не просить, даже у Господа, если он есть. Это что, плохо?

Ну ладно, целый монолог гордеца в духе Достоевского "спроворил". Не такой уж я гордый".

И по крупицам начинает всплывать в памяти история, что произошла со мной в ранней юности, когда я залетел в "ментовку".

Да, мне грозил тогда срок, и срок немалый. "Хулиганка".

И вот за несколько дней до суда со мной приключились странные для меня события. Я ехал в троллейбусе. И вдруг как-то разом почувствовал свою беспомощность в этой жизни. Судебный маховик мог смолоть меня, как щепку. И мне ничего не оставалось, как ждать своей участи.

Я проникся необыкновенной добротой к миру. Я ощутил вину перед ним. Я пропускал вперед всех женщин, когда выходил из троллейбуса. Я любил всех прохожих. Я любил жизнь.

Я говорил себе, что это мне месть за то, что я вразрез со всем миром живу. И обещал себе исправиться.

Но в глубине души я знал, что это ложь. В глубине души я все-таки любил себя. И заигрывал, таким образом, с теми высшими силами, что должны были решить мою судьбу в ближайшие дни.

Вскоре мы выходим с Мишкой из церкви. И я чувствую облегчение, как всегда чувствовал, выходя из этого заведения.

На улице все так же льет дождь, и Шушарин заторопился к "теплой" Вике "под крылышко".

Я вспоминаю, что у меня на донышке вино осталось. Чуть углубляюсь в одну из больничных аллей. Достаю из внутреннего кармана пальто бутылку. И выпиваю.

Хмеля как такового нет. Просто обостряются чувства.

И я иду шляться по городу, купив в ближайшем ларьке еще бутылку вина.

Глава 2

Гостиница "Мухтар"

Кладбище. Гостиница "Мухтар".

Открываю глаза и вижу за окном кусок хмурого неба.

"Надо купить, наконец, шторы, - думаю, - а то живу как босяк. Можно, конечно, дать задание Машке - все-таки дизайнер. Но это значит сделать ей еще один аванс на будущее. А мне этого делать пока не хочется".

"Господи! - вспоминаю, - Да сегодня же шестнадцатое - день смерти отца. То-то я проснулся в состоянии знакомой тревоги, будто забыл что-то. Нужно идти за машиной. А выползать из-под теплого одеяла не хочется... Опять же ограду не поправил, как обещал матери. Но все последние дни лил дождь".

- Вот так и живем, отец, - почему-то вслух говорю я. И, спустив ноги с кровати, сел, обмотавшись одеялом.

Я и раньше, бывало, вот так же беседовал с отцом. Но в последнее время это случалось все реже. Все же двенадцать лет прошло.

Хотя отец твердо "сидит" во мне и моей памяти. И особенно я ощутил это нынешним летом, путешествуя с сыном по нашим уральским озерам. Я ловил себя на мысли, что так же, как отец, держу руль во время езды, так же, как отец, пьянею от скорости, так же, как отец, ору песни во всю свою луженую глотку, и всегда настроен на приключения.

И когда мы с сыном попытались угнать трактор, вернее, не угнать, а прокатиться на нем, мне вспомнилась в тот момент история, которая произошла с моими родителями, а значит и со мной в моем детстве.

Отец с мамой тогда были заядлыми путешественниками, то есть ни одной субботы и воскресенья не проходило, даже если лил дождь, чтобы мы не выехали "на природу".

И вот, в одну из таких поездок - а выбирались мы обычно на двух-трех машинах - по пути на озеро мы заехали в одну татарскую деревню. Кажется, остановились, чтобы попить воды у колодца, и вспомнили, что забыли дома уже порезанное и вымоченное в уксусе мясо для шашлыков. Тут как раз переваливающейся походочкой прошла стайка гордых гусей.

Кто-то сказал: "Вот и мясо идет". И в каком-то хулиганском раже отец хватает гуся за шею - да не ловко как-то так получилось. И засовывает его, трепыхающегося, в багажник, всполошив всю гусиную стаю.

После этого устраивается смешная погоня в лице одной бабки, которая выбегает за околицу и грозит хворостинкой вслед отъезжающей машине. Примерно через километр от места происшествия отец останавливается. И выпускает "с миром" гуся из неволи. Гусь ковыляет пару метров, прихрамывая - видимо, все же "примяли". Но потом приосанивается и идет к себе восвояси, гогоча по-своему, по-гусиному.

Так вот, история эта с гусем как две капли воды похожа на нашу историю. Тот же импульс, что двигал тогда отцом, двигал и нами в похожей ситуации.

Едем по проселочной дороге с озера Миассового на озеро Аргази. Кругом засеяны поля, уж не знаю, какой культурой, а в "чистом поле" стоит трактор без тракториста.

- Артем, - спрашиваю я у сына, - ты катался когда-нибудь на тракторе?

- Нет, - говорит он.

Я останавливаю машину, и мы подходим к трактору. Решаем прочесать рощицу, что находится неподалеку. "Может, - думаем, - там в тенечке наш тракторист отдыхает".

Но тракториста нигде нет. Вообще в округе никого не видно. И тогда мы с сыном "седлаем" наш трактор, и пытаемся завести его.

После ряда манипуляций с зажиганием агрегат было дернулся пару раз. Но поехать "не захотел". Мы попытались еще раз завести его, но опять безрезультатно.

"Ну, и черт с ним", - решили мы и пошли назад к машине. Для нас это было не важно. Нам важен был сам факт того, что мы могли это сделать.

Ну, а уже потом я понял, что история с трактором была как бы продолжением отцовской истории с гусем. Артема ждут другие истории. Но что-то нас троих, родственников по мужской линии, связывает.

- Вот такие примерно мысли, отец, бродят в моей голове, - говорю я, опять вслух, как бы подытоживая свои размышления.

Хотел было сбросить с себя одеяло и пойти умыться, но вспомнил маму.

Последнее время она начала гордиться мною, непонятно, правда, почему. Повторяет стариковскую фразу, что отец, глядя на меня, сегодня порадовался бы.

Это странно для мамы - она никогда не была любительницей общих фраз. Хотя... возраст, наверное, подошел. Когда хочется жить с приятным сознанием, что у тебя все сложилось в этой жизни.

- Не знаю, может быть, и порадовался, глядючи на меня, - продолжаю я этот странный утренний разговор.- А вот я что-то не слишком доволен собой. Деньги? Да, есть. Вернее, бывают. Но в этом ли дело?

Мне кажется порой, что я способен на что-то большее в этой жизни. Только вот не знаю, на что.

Ты думаешь, мол, все задаются этими вопросами. Не я первый.

Да, не я первый. И все же это мои вопросы.... И мне их решать.

В назначенный час я сначала заезжаю за дедом, а потом и за мамой. И мама, как это ни странно для нее, уже готова. И мне остается только взять плетеную корзинку из ее рук, откуда торчит горлышко "Смирноффа". Да захватить ведро с веником и тряпкой, чтобы помыть памятник.

Без особых хлопот мы рассаживаемся по местам. И пока не тронулись, мама перечисляет вслух, что взяла с собой: ветчина, помидоры, блины, водка, зелень. И когда дошла до салфеток, я понимаю вдруг, как она готовилась к сегодняшнему мероприятию.

- Еще цветы надо купить, - уже по дороге вспоминает она. И всю оставшуюся часть пути до кладбища мы проводим в молчании.

У въезда на кладбище встрепенулись, увидев церковку.

- Быстро ее поставили, - говорит дед и принимается с интересом рассматривать ее.

- Да, быстро, - отвечаю я.- А креститься кто будет на церковь? А, дед!

- А! - отмахивается он от меня, как всегда делает, когда не знает, что ответить.

- Ну что Вы машете рукою? - продолжаю я играть роль веселого внучка.-Что, Вы, когда жили в деревне, проходя мимо церкви, не крестились что ли!?

- Крестился, - отвечает дед. - Но тогда время было другое.

А потом завернул что-то такое "лохматое", смысл которого сводится к словам: "А в персте ли дело?".

"Ничего себе, - искренне обрадовался я.- Так у меня дед философ: не в персте, говорит, дело".

А дед сразу же оживает и показывает нам на памятник генералу авиации, мимо которого мы проезжаем. Он знает кладбище - особенно первые его кварталы, где покойники покруче - почти наизусть. Кладбище после смерти бабушки стало для деда одним из маршрутов прогулок.