"Дорогой мой старик,- радовался Глеб почти вслух.- Проснется завтра, а в окно сирень заглядывает, петухи орут из конца в конец деревни... Благодать".
Тамара тоже обрадовалась, когда Глеб рассказал ей, что все устроилось наилучшим образом. Она только спросила:
- Как отец с тобой прощался?
- Чуть слезу не пустил, скупую мужскую,- признался Глеб.- Весь день улыбался как ребенок, а тут что-то на него нашло. Видимо, нервное напряжение...
- Да, конечно,- согласилась Тамара.- Отец последнее время весь издергался и нас издергал.
- Но теперь-то ему нечего волноваться,- сказал Глеб.
- А как ты думаешь,- спросила вдруг Тамара,- он не сбежит оттуда в первую же неделю?
- Чего ради? - удивился Глеб.- Он же сам хотел...
- Конечно, сам, но нужно учитывать, что он не привык один. Затоскует вдруг по тебе, по Женьке и прикатит...
- Не должен,- возразил Глеб, но не совсем решительно.- На неделю у него есть работа. Дом осел на один бок, и его нужно выправить, потом сменить рамы... Там один эстонец вызвался помогать. А на выходные я обещал приехать.
- Хорошо,- сказала Тамара.- Но на всякий случай нам нужно поторопиться с отпуском. Он очень обрадуется, когда мы заявимся к нему все вместе. А там, глядишь, он привыкнет к месту, появятся новые знакомые, его оттуда и калачом не выманишь.
- Ты у меня умница, Томка, что бы я без тебя делал,- сказал Глеб и нежно дотронулся губами до ее носа.- Завтра пишу заявление на отпуск.
На следующий день Федор Христофорович проснулся чуть свет. Чей-то петух бесстыдно исходил криком под самыми его окнами. Простыня, одеяло, надувной матрас, на котором Федор Христофорович спал,- все отсырело. Его била дрожь, он никак не мог согреться под одеялом. Пришлось вставать, махать руками и приседать. Таким образом он малость согрелся, но уснуть уже не смог. Чтобы как-то скоротать время до прихода Пиккуса, с которым накануне договорился осмотреть дом на предмет ремонта, Федор Христофорович попробовал читать. Но получалось как-то глупо: один в сыром доме, лежа на полу ни свет ни заря с книгой...
Тогда он решил позавтракать, достал из рюкзака колбасу, хлеб и стал жевать. Но хлеб всухую не лез в горло. "Вот бы чаю сейчас",- подумал новоиспеченный домовладелец и попробовал поискать в своем владении какую-нибудь посудину, куда можно было бы набрать воды, но ничего похожего не нашел. В сенях, на стене, висело коромысло, а емкостей в доме не имелось. Тогда он взял свою алюминиевую кружку и пошел к колодцу. Там он встретил Клавдию.
- Чего это вы, товарищ полковник, в такую рань встали? - удивилась она.
- Попить,- смутился Федор Христофорович, как будто его уличили в чем-то непристойном.
- Ах, ты господи,- всплеснула руками женщина.- Да пошлите к нам, чайку выпьете.
Он хотел было отказаться, но представил себе, как горячий чай согреет его изнутри, и пошел к Чупровым.
Степанида встретила его как будто не столь радушно, как прежде, но все же вдобавок к чаю и хлебу с маслом, которым его угощала Клавдия, поставила на стол еще тарелку с толсто нарезанной финской колбасой, его же вчерашним презентом. Разговор как-то не клеился.
Из мужчин в доме был один Васятка. Отец его уже ушел на работу, а Геннадий дома и не ночевал.
- Дядя, а ты правда полковник? - спросил Васятка.
- Неправда,- признался Федор Христофорович.
- -Вот и я говорю бабе Степе - не похож он на полковника, а она заладила: "Половник, половник..." А ты огород копать будешь?
- Буду.
- А нельзя тебе. Сельсовет сказал: пусть живет, а копать тебе не разрешается, потому что земля совхозная.
- Значит, не буду,- сказал Федор Христофорович, поблагодарил хозяев и пошел к себе, дожидаться Пиккуса.
Эйно Карлович пришел все в той же вязаной шапке, но в белой рубашке, поверх которой была надета вязаная жилетка. И весь он был какой-то выстиранный, приятный, выходной и немного праздничный. Федор Христофорович даже позавидовал и подумал, не надеть ли и ему свежую рубашку, но потом решил, что не в рубашке дело. Должно быть, чистый воздух и размеренный образ жизни так благотворно действует на человека.
По-хозяйски, без всякой спешки, Пиккус обошел дом снаружи, обстучал каждое подозрительное бревно, поковырял ногтем паклю в щелях, потом поднялся на чердак и долго там пробыл, затем спустился в подпол, после чего осмотрел помещение изнутри. Все это он делал молча, то и дело цокая языком и покачивая головой, так что трудно было понять: одобряет он или не одобряет. Время от времени он доставал из кармана засаленный блокнот и что-то заносил в него огрызком карандаша, медлил и еще добавлял. "Так, должно быть, стихи сочиняют",- думал Федор Христофорович, пряча улыбку. Ему хотелось заглянуть в книжечку, узнать поскорей, что же все-таки нашел эстонец в его доме такого, достойного быть отмеченным в стихах. Или, может, он рецепты выписывал? Но подступиться к хозяину блокнота он не решался. Больно уж важничал Пиккус.
Наконец осмотр дома был закончен, и Эйно Карлович сам снизошел до Федора Христофоровича. Он пролистал свои записи и заговорил каменным голосом:
- Теперь можно делать смета. Смотреть перспектива, как говорится, и тихо-тихо начинать забивать гвозди.
- Много работы? - спросил Варваричев неуверенно.
- Есть немного,- сказал, нет, произнес Пиккус.- Начнем от печки, как это говорится. Старую печку нужно разобрать, она вся прогорела, и сложить новую. Плита, решетка, задвижка - все это есть возможность купить в районном центре. Кирпичи в основном будут старые, но некоторые придется заменить. У меня есть, я дам. За работу, я думаю, возьмут не меньше пятидесяти рублей.
- Кто возьмет?
- Есть тут такой Хренков. Он и плотник, и печник, а то и Степанида может сложить печку. Она это делает даже лучше Хренкова. Я когда-то тоже пробовал, но они все-таки лучше.
- Значит, за все про все, считай, рублей восемьдесят,- прикинул Федор Христофорович.
- Шестьдесят пять,- отрезал Пиккус.- Кирпич я даю бесплатно.
- Спасибо,- сказал. Варваричев.- Спасибо.
- Не стоит благодарность,- сказал эстонец.- Вам еще придется выложить порядочный сумма. Все рамы нужно менять, потому что старые, прогнили. Шесть окон - шесть рам по двадцать рублей каждая. Итого: сто двадцать рублей.