* * *

Август на исходе. Но приближения осени еще не чувствуется: солнце палит как в начале лета, на небе - редкие белоснежные облачка, неспешно плывущие в далекие края, регулярные короткие августовские ливни не дают траве и листьям желтеть от зноя - вся зелень по-прежнему в самом соку и даже ярче, чем была в июне. Неугомонные стрижи с громкими пикирующими криками мастерски выписывают в небе фигуры высшего пилотажа. День уже заметно клонится к вечеру: косые тени все больше удлиняются, в воздухе запахло приближающейся прохладой сумерек, голубизна неба становится более насыщенной и глубокой. Зеленый, синий, желтый, серый цвета кладбищенской окраины в сочетании с почти постоянной негородской тишиной придают ей немного унылое, своеобразное очарование невинности, природного целомудрия и светлой грусти. Но сейчас это гармоничное однообразие окраинного пейзажа дополнено ярким цветовым пятном - около ограды кладбища под сенью плакучей ивы припарковалась фиолетовая "Лада". Освещаемая солнцем, она буквально кричит всему окружающему о своем присутствии и о том, что обосновалась здесь прочно и надолго, и на законных основаниях. И действительно, фиолетовый цвет - цвет греха и печали - как нельзя более подходит всему этому дружному мирку скорби, смерти и вечного безумия.

- Так он сам тебе позвонил?

- Ну да, там, наверное, должен быть где-нибудь телефон. Только судя по тому, что он надрывался, бедняга, от шепота, этот телефон был в людном месте. А просьба, сам понимаешь, конфиденциальная.

- Вот чертяка, загремел таки. И когда успел? Всего две недели назад, Ковригин был по-настоящему возмущен, - кажется, в завязке был. Он что, после этой картины по-черному запил?

- Перенапрягся. Ты же видел, какой он тогда был. Ну и спустил на тормозах. Художники, они, Паш, народ нервный, психически неустойчивый. Да, ладно тебе, не переживай, его скоро выпустить должны. Он там уже неделю койку продавливает.

- Неделю? А почему он раньше не позвонил? Или Клавдия?

- Ну, откуда мне знать, может его привязанным к постели все время держали. Какие-то у него дикие галлюцинации были - швырял в стены чем попало... А Клавдия... Знаешь, она, кажется, тебя бояться стала. С чего бы это?

- Кто их разберет, женщин. Я, наверное, перестарался, когда расписывал ей прелести творческой жизни. А она, значит, к мужу приходила, а ко мне боялась зайти? - Ковригин усмехнулся. - Ну да бог с ней...

Час назад Лева приехал к нему с новостями: Художника забрали в сумасшедший дом ("Ну да, вот в этот") лечить от белой горячки. Припадок случился с ним дома, вечером: он бился головой об стену, выл диким голосом, таращил глаза, никого не узнавая, и бросал любые попадавшие ему под руку предметы в стены, как будто хотел убить какую-то злобную тварь, ползающую по обоям. Клавдия в ужасе позвала сначала на помощь соседей, потом вызвала "Скорую". Семена скрутили и отвезли в больницу. Так он стал соседом Ковригина, который и не подозревал о случившемся, пока Коммерсант не просветил его.

Художник позвонил Леве из клиники, сообщил о себе и выдал деликатную просьбу: прийти навестить его. Гаврилин сначала не понял, почему тот вдруг перешел на шепот, но потом уяснил: Семен просил принести ему "горючего материала", тайно - ночью, в окно. "Левчик, душа истомилась, не выдержу больше, будь другом, помоги. Здесь у них сухой закон свирепствует, погубят они меня...". Ему пришлось долго уламывать Коммерсанта - тот не привык нарушать закон, правила и дисциплину, установленные в казенных учреждениях. Да и совесть не позволяла - рыть алкогольную могилу другу, даже если тот сам желает в нее лечь, он не хотел. Но уступить Художниковой настойчивой просьбе он все же согласился - тот уже хрипел и задыхался от натужного шепота. Леве пришлось срочно закончить разговор обещанием прийти сегодня ночью в половине первого из опасений, что Семен сейчас отдаст богу душу голос у него был такой, как будто его кто-то душил на том конце провода. Становиться соучастником убийства Леве не очень хотелось. Художник возликовал и продиктовал адрес: третье окно слева, западная сторона здания - та, что выходит окнами на кладбище. "Окно без решетки, но второй этаж, нужна лестница". И повесил трубку. "Чертов конспирант, - подумал Лева. - Лестницу ему неси, да еще в окно лезь с бутылками. Где я ему лестницу возьму?".

С этими неразрешимыми и мучившими его чистую совесть проблемами, Коммерсант и приехал к Ковригину - за советом и дружеской поддержкой.

- Много просил?

- Он не уточнял. Водку я ему не понесу. Хватит с него "сухаря" и пива.

- Пойдем вместе.

- Тебе-то зачем лезть туда. Еще нарвемся.

- Для страховки. Ты один не донесешь лестницу и "гостинцы".

- Ладно, черт с тобой, уговорил.

Лестница нашлась в хозяйстве у Ковригина: он обзавелся ею, когда обнаружил, что его старая крыша дает течь и ее время от времени надо подлатывать. На "дело" вышли ровно в полночь, захватив два фонаря. Сторонний наблюдатель, окажись он случайно в это время неподалеку, был бы весьма удивлен странным зрелищем: два человека, крадучись и согнувшись чуть ли не пополам, перебегают пустынную улицу с лестницей в руках и с каким-то мелодично позвякивающим грузом в сумке у одного из них, приставляют лестницу к кирпичной ограде и перелезают на другую сторону, не забыв перетащить туда же и подъемное средство. Он бы еще больше удивился, если бы узнал, что объектом ночного штурма стал городской сумасшедший дом, где самым ценным, что можно было там украсть, были одноразовые шприцы. Если не считать нескольких хорошеньких медсестер.

А диверсанты, вычислив третье окно слева на втором этаже (фонари не понадобились - луна светила ярко, благословляя приятелей на трудное, но благородное дело - спасение погибающего от жажды товарища), - диверсанты установили лестницу прямо под нужным окном и один из них - это был Ковригин - начал восхождение. Через четверть минуты сверху раздался приглушенный и удивленный голос:

- Лева, ты сказал, окно без решетки?

- Это он так сказал. А что там?

- Да решетка же. И окно закрыто. Я постучу - дрыхнет, наверное, давно, а мы здесь как клоуны кувыркаемся.

Он несильно потарабанил пальцами по стеклу и стал ждать.

Лева стоял внизу "на шухере" и держал лестницу, размышляя о том, что будет, если их обнаружат. Он никогда не бывал в сумасшедшем доме, поэтому его представления об этом заведении были несколько преувеличены: он рисовал себе в воображении дюжих амбалов в санитарных халатах с крепкими кулаками и мрачными физиономиями. Они со злорадными ухмылками запихивают их обоих в смирительные рубашки и водворяют в темный и холодный карцер для буйных сумасшедших...

Но реальность превзошла даже самые мрачные его ожидания. Прервав Левины размышления, на него сверху упал какой-то громоздкий и очень тяжелый предмет, сбив его с ног. Вслед за предметом его накрыла собой лестница, больно ударив по плечу, а над ухом раздался сдавленный глухой голос: "Псих!". Лева не мог сопротивляться: он распластался на земле, а сверху на нем что-то лежало, придавив своей тяжестью. Через десять секунд, всмотревшись, он понял, что на нем сидит, оглядываясь по сторонам, Ковригин.

- Лева, - осторожно позвал тот. - Ты где?

- Под тобой, идиот, слезь с меня, - он был не на шутку рассержен и испуган. - Сам ты псих - чего на людей валишься, да еще с лестницей вместе? - зло прошипел он, потирая ушибленное плечо.

- Да я не тебя психом назвал, - попытался оправдаться Ковригин. - Это, наверное, не то окно. Я разбудил какого-то натурального психа. Даже испугался. Мурашки по спине пробежали. А на лестнице перекладина подломилась, на которой я стоял, - вот и свалился. Извини, если ударил.

- Да чего уж, совсем легонько задел, - пробурчал Гаврилин, все еще дуясь на Павла. - А где теперь искать этого дуралея?

- Погоди, он сказал третье окно слева?

- Угу.

- Это мы с тобой дурни - он же всегда право и лево путает, какой же я кретин! - Ковригин хлопнул себя по лбу. - Пошли к другому концу.