Милей Езерский

Каменотес Нугри

1

Около трех тысяч двухсот лет назад, в царствование Рамзеса II, жил в египетской деревушке возле города Фив[1] каменотес, по имени Нугри.

Он был беден, и семья его терпела лишения. Глядя на голодных детей, Нугри нередко спрашивал Кени, своего друга:

– Скажи, почему фараон[2] Рамзес, которого называют добрым богом Египта, не заботится о народе?

Кени задумывался, не зная, что ответить. Беседы с Нугри глубоко волновали его, не давали спокойно спать.

Однажды Нугри и Кени возвращались домой. Африканское солнце жгло невыносимо. Они несли на спинах мешки с продовольствием, выданным на месяц.

– Обмеривают нас, каждый раз недодают хлеба, – жаловался Нугри. – А о масле и говорить нечего. Клянусь Амоном,[3] я не чувствую даже тяжести мешков!..

– Слава богам, что продовольствие выдали нам раньше по случаю праздника, – прервал Кени. – Уже давно голод заглянул в мою хижину. Мать совсем обессилела – лежит…

– Жрецы говорят, что боги повелевают богачам милосердно относиться к беднякам.

– Я думал об этом. Вижу, что богачи забыли богов.

– Они помнят их, когда выгодно.

Кени молчал. Он размышлял о том, как тяжело жить на свете, целый день работать и не иметь ничего.

– Скажи, Нугри, как твой брат? – спросил Кени. – Так и нет от него вестей?

– Вестей нет, и я беспокоюсь. Уж не умер ли он?

Брат Нугри, землекоп, был отправлен два года тому назад к Красному морю на земляные работы. Там тысячи людей рыли большой канал, который должен был соединить Средиземное море с Красным. Начальник, собиравший людей по деревням, утверждал, что работа на канале легкая. «Работать будете посменно, – говорил он, – а спустя два года вернетесь. Взамен вас отправятся другие. Так повелел наш великий фараон Рамзес-Миамун[4] – жизнь, здоровье, сила!»[5] Но два года прошли, шел третий, а известий о брате не было. И Нугри думал: «Ни богам, ни фараону нет никакого дела до бедняков! Рамзес знает одно: строить да строить!»

В городах строили дома, храмы, воздвигали памятники, украшали дворцы, при дорогах рыли колодцы. Всюду красовалось имя тщеславного Рамзеса.

Нередко он приказывал выскабливать на храмах и памятниках имена предыдущих фараонов и писать свое имя.

Задумавшись, Нугри шагал рядом с Кени по пыльной дороге. Раскаленные камни и песок обжигали босые ноги. А от передников, прикрывавших нижнюю часть туловища, было еще жарче.

Когда они подходили к деревушке, солнце уже село, но обычной прохлады не было. Духота мешала свободно дышать.

Низенькие серые хижины с плоскими крышами теснились по бокам узеньких извилистых тропинок. Они были слеплены из глины, обмазаны илом и покрыты тростником или пальмовыми листьями. Несколько акаций и тенистых смоковниц выглядывали из-за лачуг возле пруда. Бездомные собаки разгребали отбросы, огрызаясь друг на дружку. С пруда доносилось мычание волов, пригнанных туда на водопой. Босые женщины спускались к пруду с кувшинами на головах.

Они были в белых узких льняных одеждах без рукавов, с открытой шеей.

Женщины шли, громко беседуя, и говор их был похож на ястребиные крики.

Нугри старался отыскать среди них свою жену, но ее не было. Он привык видеть ее каждый день у акаций, возвращаясь домой. Обыкновенно он подходил к ней и помогал нести воду. Женщины осыпали его насмешками. Поведение Нугри не только удивляло, но и задевало их: ведь ни один муж не помогал своей жене. Это считалось не мужским делом.

Обеспокоенный, Нугри остановился. Кени посмотрел на него.

– Ты ищешь Мимуту… Она, конечно, занята. Как все хозяйки, она готовится к празднику в честь покойного фараона Аменхотепа III…

– Верно! – вскричал Нугри. – Завтра мы отдыхаем. Можно будет отправиться в Фивы. Хочешь, пойдем вместе?

Кени согласился и, простившись с другом, направился к смоковницам.

Там находилась его хижина, там он жил со своей старой матерью.

А Нугри зашагал к своей лачуге.

2

У двери хижины Нугри встретила Мимута и дети. Они приветствовали его низкими поклонами.

Мимута была еще молода, но нужда и тяжелая работа состарили ее. Лицо ее было в морщинах, лоб и подбородок разрисованы несмываемой татуировкой, губы подкрашены, глаза подведены истолченным углем. Черная полоска проходила от глаз к вискам. Волосы были выкрашены в синий цвет. Они падали на спину тонкими прядями с привешенными к ним шариками из глины.

Нагие дети с толстыми косами, заложенными за левое ухо, чинно стояли у хижины. Они только что принесли навоз, собранный на лугу, и нарвали травы – мать должна была изготовить кирпичи для топки.

Нугри снял мешки, положил их на землю и вытер пот с лица. Он приласкал мальчиков и девочек и заговорил с женой.

– Я не видел тебя у пруда, – сказал он, – и подумал, уж не случилось ли с тобой чего-нибудь.

– А что могло со мной случиться? – улыбнулась Мимута, помогая мужу перетаскивать мешки в хижину. – Все мы здоровы, слава пресвятому Ра! И тебе желаем того же.

Хижина Нугри состояла из двух квадратных каморок, между которыми находился дворик.

Нугри вошел внутрь лачуги. Ему приходилось ходить несколько согнувшись, чтобы не испортить головой потолка. Мешок с зерном он отнес в угол. Там он высыпал зерно в бочку, сделанную из битой земли, и рядом поставил сосуд с маслом.

Усевшись на низенькую скамейку, Нугри смотрел, как Мимута вынимала из сундука одежды. Она клала их на скамью, рядом с каменной зернотеркой, на которой обычно растирали зерна продолговатым камнем.

– Знаю, ты голоден, – обернулась жена к мужу, – но есть нечего, кроме куска лепешки, который я взяла у соседки. Хочешь, я вскипячу тебе воды, чтобы ты мог запивать хлеб?

Нугри встал. По обычаю, он должен был помолиться перед едой. На стене, в углублении, стоял божок, высеченный из камня. Глаза его, нос и рот едва были намечены, большие уши оттопыривались.

Мимута суетилась у очага.

Вонючий дым, не успевая проходить в отверстие в крыше, наполнял каморку. Нугри молился божку. Он просил его отгонять от семьи злых духов и скорпионов, наблюдать за сохранностью скудного имущества и провианта.

– Сегодня ночью, – сказала Мимута, – я погашу огонь в очаге. Завтра день празднования мертвых и смерти Египта Аменхотепа III, вечноживущего, как Солнце… Нужно добыть вновь огонь, вот два кремня и сухая трава.

Нугри кивнул. Когда вода вскипела, он взял из рук жены миску и половину круглой тяжелой лепешки.

– Тот месяц был очень тяжелый, – говорила Мимута, – больше десяти дней мы голодали.

– А какой месяц легкий? – усмехнулся Нугри. – Все месяцы похожи друг на друга… А ведь писцы не знают, что такое нужда, живут беззаботно…

Писцами назывались образованные люди, занимавшие ответственные должности. Заслуженные писцы, принадлежавшие к правящей знати, как, например, жрецы,[6] наместники фараона в областях, начальники работ пользовались большой властью, жили в достатке, ездили на колесницах в сопровождении рабов. Были также писцы незнатного происхождения, низшего разряда. Они занимали менее ответственные должности и нередко подвергались за проступки телесным наказаниям, вообще широко распространенные в Египте. Но нужды они не испытывали.

– Я думаю так, – сказала Мимута, – богатые и бедные одинаково родятся и одинаково умирают. Почему же одни живут хорошо, а другие гибнут с голоду?

– Кени говорит: или нет богов, или они несправедливы.