4. КОРАБЕЛЬНАЯ ВАХТА

Все три окна в комнатах Семиных, как уже было сказано, выходили на биржу труда, и ни к одному нельзя было подойти свободно: все пространство перед окнами было занято письменными столами. Женька смеялась: совсем как в сказке о трех медведях: большой - у отца, поменьше - у мамы, еще поменьше - у Женьки. Даже Димке, который и писать-то еще не умел, купили по случаю, впрок, неуклюжую складную парту. Маминому столу, именно из-за этой парты, места у окна не хватило, он стоял сзади, в спину отцовскому, совсем как в учреждении. В комнате родителей, несмотря на это, было очень уютно, особенно вечерами, когда зажигались обе настольные лампы. Можно было забраться с ногами на диван, укрыться маминым теплым платком и читать книги, которых и на стеллажах, и в шкафу, и на стульях было великое множество: Илья Михайлович не мог равнодушно ходить мимо книжных развалов. Иногда он сам читал вслух - Чехова, Мамина-Сибиряка, Короленко, - читал с удовольствием, артистично, чуть помогая себе крупной, красивой рукой, улыбаясь автору, словно старому другу, оба они с автором юмор чувствовали отлично. Очень Женька любила такие вечера. Но, увы, чаще ее вызывали сюда, когда она меньше всего этого ждала, и от самого тона, каким ее вызывали, сердце Женьки тоскливо сжималось: опять! Чувство юмора и эта артистическая взвешенность - все изменяло отцу, когда дело касалось Женьки: отец легко раздражался, а в раздражении необыкновенно искусно подбирал какие-то такие слова, которые, может быть, и выражали его мысль предельно точно, но ранили болезненно и надолго. И Женька, насильственно вырванная из беспечального существования, в котором она всех любила и ее, казалось бы, любили все, вдруг узнавала, что она, в сущности, такое: самодовольная эгоистка, бог знает кто . Было у отца еще и такое неприятное слово "эгоцентрик". Оно значило, что даже тогда, когда Женька вовсе не эгоистична, а наоборот, добра и самоотверженна на диво, даже тогда она, видите ли, нехороша, потому что занята - это просто несчастье какое-то! даже тогда занята преимущественно собою. И Женька положа руку на сердце считала, что если все эти разоблачения и разносы и есть то самое, что называется родительской любовью, то бог с ней, в общем-то - можно прожить и без родительской любви: не надо Женьке ничего хорошего, потому что сил нет выносить плохое. Оставили бы ее, что ли, такою, как она есть, - эгоцентриком, эксцентриком, как там еще? - кому она, собственно, мешает?.. "Господи. - малодушно думала Женька, - сделай так, чтоб папа уехал - надолго! - а чтоб мама осталась..." Это просто несчастье какое-то было - так она полагала, что добрая, тихая, заботливая ее мама - мама Женьку абсолютно устраивала - полюбила когда-то такого невозможного человека, как отец. Женька вся сжималась, когда слышала за стеной его тяжелую поступь. Была у отца такая привычка: ходить и ходить по комнате, когда он о чем-то думал, - даже ковер не приглушал размеренных его шагов. Меленько дрожала в шкафу посуда. Все бывшее общежитие чаеразвесочной Перлова скрипело всеми своими половицами, когда профессор Семин ходил и думал, - наверное, и у Ковалевских, и у Берингов было слышно. Вот так и сейчас: подрожало-подрожало в шкафу. потом отец вышел вдруг и сказал: "Женечка, пойди-ка сюда". Что там еще случилось? Женька быстро сунула разрозненные выпуски "Месс Менд", которые читала, в лежащий наготове однотомник Гоголя: отец строго следил за ее чтением и не позволял читать что ни попало. В чем она опять виновата? На столе отца лежал членский билет Женькиного тайного общества, - где, когда Женька умудрилась его потерять? Но никто не собирался ее ругать это Женька почувствовала сразу. Мама сидела за своим столом, кутаясь в вязаный платок, маленькая, как ребенок, с этим взглядом исподлобья, с теплым, ребячьим пробором, разделяющим надвое ее пушистые волосы. Смотрела она на Женьку с ласковой насмешкой. И под очками у отца мелькнуло что-то веселое, когда он тронул лежащий на столе билет: - Ну и что же все это значит? Ничего! Действительно ничего, это Женька запросто могла доказать. Общество Тайных Собраний, или ОТС, надоело шестерым его членам на третью неделю существования. Вот и билет, и устав придумали, и шифр для переписки, и даже тайный знак на руке - буквы "ОТС", выведенные чернилами чуть выше локтя, - без этого знака на тайные собрания не пускали. А дальше как-то фантазии не хватило, и на тайных собраниях делали то же, что и всегда: готовили уроки или вместе ходили в киношку. Все это Женька так приблизительно и объяснила - не врать же! Кто входит в ОТС? Маришка, Миля. Еще кто? Еще девочки. Никто нас не научил, кому мы нужны, учить нас... Женька отвечала с опаской: вдруг опять начнется разнос и всяческие неприятности. Неприятностей не последовало. Отец вдруг спохватился, что пропустит передачи Коминтерна, и, забыв про Женьку, прильнул к своим обожаемым наушникам. Кажется, можно было идти. Женька вдруг подумала, когда он отвернулся и склонился к приемнику, что отец ее очень красивый, хотя это смешно - говорить о красоте такого ужасно некрасивого и ужасно близорукого человека. Женьке очень хотелось любить его, очень! Договор, что ли, с ним заключить, чтоб он не пугал, не оскорблял ее, не сотрясал до самых основ внезапным презрением и негодованием, - нельзя же любить огнедышащий вулкан или бомбу, готовую вот-вот взорваться!.. - Я могу идти? - нерешительно спросила Женька. - Иди. - Это сказала мама. - Зачем вам тайные собрания, девочки? Вы не можете о своих делах говорить открыто? - Можем. - Зачем же? Вот так всегда: мама скажет спокойно и совсем немного, но всегда очень запоминается все, что она говорит. А педагог вовсе папа, а не мама, и, говорят, отличный педагог, - чудно! А мама вовсе статистик. Женька выскочила из комнаты с таким явным облегчением, что родители: отец, которому бы лучше уехать, и мать, которая могла и остаться, переглянулись с улыбкой. И Илья Михайлович сразу же выключил радио: ничего нового оно не обещало. Женька правильно угадала настроение минуты: родители ее были во власти немного смешных и очень приятных обоим воспоминаний, и причиной тому, сама того не сознавая, - явилась Женька и этот, забытый ею прямо на обеденном столе, дурацкий билет ОТС. Потому что намного ли они были старше, Илья Семин и гимназисточка Леля Коломийцева, когда случай свел их у нее на родине, в чистеньком южном городке, в бывшей области Войска Донского? Вот это таки было Общество Тайных Собраний, - то, чем они тогда занимались! А когда он вынужден был уехать, как всегда и отовсюду должен был уезжать, они уже душевно отметили друг друга. Только и всего: отметили. Настоящая любовь - ее ведь не замечаешь сразу!.. Завязалась переписка. Леля доверчиво спрашивала у старшего, опытного товарища, как порвать с мелкобуржуазной средой, которая ее тяготила, чему и как учиться дальше: старший товарищ все это конечно же знал досконально! Старший товарищ устроил ей угол и пансион в доме бедной вдовы, в городе, в котором сам находился в ту пору, и нашел уроки, которые могли бы вчерашнюю гимназисточку содержать, и прислал ей программы, по которым сама она могла учиться. А когда все было готово, написал шестнадцатилетней девочке, что осталось только "перейти Рубикон", и она "перешла Рубикон" и сбежала из дому так же, как он в свое время сбежал, - в город, в котором у нее не было ни одного знакомого человека. Ни одного, потому что в тот самый день, как она приехала, Илья Семин вынужден был уехать. Ему и в голову не пришло задержаться хотя бы на несколько часов, как и ей не пришло в голову, что он может ради нее задержаться. Шел 1904-й, потом 1905 год, - у молодежи в ту пору были свои обязательства. А сейчас Илья Михайлович хохотал, крупно расхаживая из угла в угол и сотрясая дом своей тяжелой поступью: - Так и написал "перейти Рубикон"? Быть того не может!.. Елена Григорьевна, смеясь, подтверждала: так и написал. Весело вспомнить, как он был неискушен и юношески серьезен в ту пору, этот ее старший, опытный товарищ!..

5. КНЯЖЕСКИЕ ЗАБОТЫ