— Всех? — уточнил Берендеев. — То есть… человечество?

Председатель совета директоров «Сет-банка» отошел в угол к лунному глобусу, попытался установить на нем крылатого оскалившегося осла. Ослу, похоже, там не понравилось. Он так и норовил соскользнуть. Берендеев подумал, что еще одна-две попытки, а потом сумасшедший банкир возьмет да запустит тяжелой статуэткой ему в голову.

— Вы бесконечно разочаровались в людях. (Осел, не иначе как задействовав крылья, закрепился на невидимой с земли стороне Луны, а именно посреди Пустыни рыб, — Берендеев и не знал, что на обратной стороне Луны есть территория с таким странным названием.) Вернее, не просто разочаровались, — продолжил Нестор Рыбоконь, — а потеряли к ним всяческий интерес. Грубо говоря, отныне люди не могут вас удивить.

— Некоторые, наверное, могут, — возразил Берендеев.

— Еще я хочу вам заметить, что по жизни человека ведет не только судьба, но и ее, так сказать, негатив — фортуна. Фортуна, как правило, не вознаграждает за добродетель. Вы можете совершить дикий, безрассудный поступок и… вдруг все ваши желания исполнятся. В то же самое время вы можете бесконечно долго сохранять добродетель, жить как полагается, но единственное, что вам стопроцентно гарантировано, — унылое прозябание и какая-нибудь нелепая смерть…

— То есть вы хотите предоставить мне шанс? — усмехнулся Руслан Берендеев.

— Ваша личная жизнь сейчас столь пуста, что вы больше не боитесь смерти… — посмотрел в глаза Берендееву Нестор Рыбоконь. — Следовательно, вам нечего терять. Вы вполне созрели, чтобы жить не среди людей, но среди поставленных целей. Поверьте, это ничуть не менее интересно. Ловите! — вдруг бросил через весь кабинет статуэтку крылатого осла. — В это трудно поверить, — продолжил, когда Берендеев, легко поймав (он сам не ожидал от себя такой ловкости), поставил статуэтку на стол, — но она из чистого золота. И еще труднее поверить в то, что я вам ее дарю. Из чистого золота — от чистого… разума!

— Нестор Иванович, вероятно, вы очень богатый человек, — заметил Берендеев.

— Ошибаетесь, — рассмеялся банкир. Берендееву показалось, что смеется не он, а осел, как выяснилось, слегка поранивший ему острым крылом ладонь. Берендееву вдруг пришла в голову мысль, что статуэтка облита… ядом. Ядом, вызывающим… смертельный понос. — Я беден, как… рыба в пустыне. Точнее, как, — внес какое-то совершенно нелепое уточнение Рыбоконь, — церковная рыба в пустыне.

— В таком случае, к чему эти подарки? — спросил Берендеев.

— Как к чему? — удивился Рыбоконь. — Чтобы разбогатеть — бесконечно, как только позволительно смертному человеку! Как только может разбогатеть… рыба в пустыне!

— Интересно, каким образом? — поинтересовался Берендеев, ощущая вокруг себя странное сгущение и потемнение воздуха, как если бы произносимые слова могли, подобно химическим реактивам, воздействовать на атмосферу. «Если бы, подумал он, — тогда над Москвой стояла вечная непроглядная ночь». — Кто может сделать богатой… рыбу в пустыне? Он? — кивнул на золотого крылатого осла.

— Нет, — снял очки, посмотрел Берендееву в глаза банкир. Берендеев подумал, что кто-то уже точно так же смотрел ему в глаза. И он уже испытывал, выдерживая другой взгляд, такие же (не сказать чтобы приятные) ощущения. — Вы.

11

В вечернюю пору Ботанический сад был пуст. Берендеев вошел в него, как в холодный огонь, минуя главный вход, со стороны покрытого опавшими листьями, как экземой, пруда, для чего пришлось протиснуться сквозь разжатые неведомым богатырем толстые чугунные прутья, отделяющие Ботанический сад от ВДНХ (или как там она сейчас называлась). Пруд был местом сбора готовящихся к отлету в Африку, а может, в Азию уток, к которым непонятно с какой целью примкнул огромный, белый, как врач в халате, как ангел, пеликан. В косых закатных, отражающихся от воды лучах пеликан напоминал живой фонарь. Быть может, он учил уток психоанализу (врач) или добродетели (ангел)?

Писателю-фантасту Руслану Берендееву доставляло горькое, ни с чем не сравнимое удовольствие бродить в одиночестве в сумерках по аллеям осеннего Ботанического сада. Это была территория, где пуля могла достать его в любое мгновение. Гуляя среди деревьев и теплиц, Берендеев ощущал легкую тяжесть на переносице, как будто там лежала невидимая монета. Переносица трепетно ждала пулю, как невеста жениха. Берендеев так часто и много размышлял о пронизывающих воздух, входящих в теплые головы и тела свинцовых и никелевых пулях, что они стали казаться ему обязательными фрагментами атмосферы. Мир был разделен на секторы, расчерчен траекториями пуль, как ночное небо спутниками и созвездиями. Особенно густо пуль-спутников было в секторе под названием «конкуренция». В России экономическую конкуренцию как основополагающую составляющую демократического общественно-политического устройства заменила конкуренция киллеров. Рынок киллеров был едва ли не единственным процветающим в России рынком. Пуля была универсальным экономическим (а в последнее время и политическим) инструментом, снимающим любые противоречия. Предназначенная Берендееву пуля пока покоилась, как Спящая красавица в хрустальном гробу, в вороненом стволе. Берендеев не знал, где именно в данный момент находится хрустально-вороненый ствол-гроб, но совершенно точно знал, что где-то находится.

Нынешние одинокие хождения по Ботаническому саду напоминали ему давние прогулки по затерянной в северной промзоне Москвы Дербентской улице, где на первом этаже в здании в хвост и в гриву распроданного НИИ располагалась контора фирмы металлоторговцев с издевательским названием «Бисси».

— Как это расшифровывается? — помнится, однажды поинтересовался Берендеев у Дарьи, отрешенно уставившейся в ночное кухонное окно. У него лично словцо ассоциировалось с: «б…» и «пъсать», но он постеснялся посвящать в сомнительные филологические изыскания жену.

— Что? А-а… «Биметаллические исследования» — так, кажется, — ответила Дарья.

— Но ведь это, извини меня, галиматья, — заметил Берендеев, горестно и непродуктивно размышляющий над причинами отрешенности жены.

— А? Наверное… — не стала спорить Дарья. — Но сути дела это не меняет.

— Какой сути? — поинтересовался Берендеев.

— Простой как мир. — Дарья налила в рюмку водки, выпила в одиночестве. Одним в этом мире — все, другим — ничего!

«Возможно, — хотел возразить Берендеев, — но это не повод, чтобы сходить с ума». Но не сказал. Он не знал, как объяснить Дарье, что такие вещи, как семья, покой, воля, — священны и вечны, в то время как деньги в значении «все» — ничтожны и преходящи. Он вдруг вспомнил, что дьявол, не представляя, что делать с лишними деньгами, — допустим, после оприходования приобретенной души, — чаще всего превращал их в… дерьмо, причем главным образом в шакалье, то есть такое, какое невозможно использовать даже как удобрение. Но если бы Берендеев сказал жене, что путь ее — от семьи в дерьмо, она бы окончательно укрепилась в мысли, что он сумасшедший.

Сейчас Берендеев не мог ответить на вопрос, что за радость была ему когда-то ходить по забытой Богом Дербентской улице. Что он хотел увидеть? Неужели Дарью? Но зачем? Наверное, ему хотелось, чтобы Дарья увидела его простоволосого под снегом (в ту весну весь апрель валил снег), в неуместных белых подростковых кроссовках, в дешевой, купленной на вещевом рынке в Лужниках, широкой и короткой куртке с неприлично болтающимися между ног шнурками. Берендеев понимал, что это бесконечно глупо, но неведомая сила влекла его на таинственную Дербентскую улицу, даже и не под окна фирмы «Бисси» (он боялся идти под окна), не в какое-нибудь укромное местечко, откуда он мог бы увидеть выходящую (с кем-то?) Дарью (он боялся и не хотел этого видеть), а на пустырь перед остановленным и уже частично разрушенным цементным заводом. Посреди продуваемого ветром пустыря писатель-фантаст Руслан Берендеев торчал немым восклицательным знаком, символом утраченных иллюзий, порушенных надежд и неизбывного отчаяния, на который если кто и мог обратить внимание, так только живущие в разоренных цехах бомжи, летающие над цехами вороны и, естественно, Господь Бог.