- В Андалузии, наверное, такой же месяц, и свет так же падает на Гвадалквивир, - сказала Мария Тереза. Она еще днем, объясняя, почему у нее два имени, рассказала о своей далекой родине. А два - потому что в Испании часто к имени девочки прибавляют имя святой, в день которой она родилась. Так и к Марии добавили Терезу.
- Месяц там всегда против нашего дома стоял, - вздохнула она. Знаешь, а ведь луна и по-испански "луна". Только чуть... - она улыбнулась, - чуть-чуть по-испански... луна.
Парень вдруг резко выпрямился:
- Мария Тереза! Знаешь что?
- Что, Любомир?- насторожилась Мария Тереза.
- Я, Мария Тереза, когда Берлин возьмем, я сразу... ну разве только перекушу малость, и сразу свою машину на Мадрид поверну. А там - на Андалузию! Потому что я... Я твою землю, Мария Тереза, от фашистов спасу! Потому что я, Мария Тереза, люблю тебя!
- Я верю, - качнулась она к нему. - Я верю, - прошептала она.
А чему верит - что любит или что спасет - не сказала.
Любомир обнял ее и мягко притянул к себе. Она чуть отклонилась, но из объятий не вышла. Так горячо было тугое тело под тонким платьицем незнакомая доселе дрожь коснулась Любомира, он потянулся к ее губам. Она не отвернулась, но, уводя губы, запрокинула лицо:
- Не надо, милый. Страшно пока, я сама, потом...
- А сама говорила "верю"...
Мария Тереза погладила его по плечу, по лбу:
- Да вот, верю... Потому вошла в эти брови, - она ткнула пальцем туда, где сходились две густые Зуховы брови, - sejas cenidas*, и заблудилась.
* Густые брови (исп.).
- Мария Тереза! Ты никогда в этом мире не заблудишься, я не дам. Вот этим месяцем клянусь.
Страх у Марии Терезы недолгим был. Когда занялся рассвет, на этом же камне, обняв обеими руками за шею, она поцеловала Любомира и уткнулась ему в плечо:
- Глупая я. Так хорошо...
А поутру, пока в дивизионе не началась обычная суматоха, Любомир нашел белую краску и на обоих боках своего бронетранспортера вывел две великолепные буквы - "МТ". У грозной машины и имя должно быть грозное. Как ведь звучит - "Мария Тереза!", словно зовет: "Вперед! К победе!"
С этой минуты сержант Любомир Зух две недели, то есть четырнадцать суток, то есть триста тридцать шесть часов жил в каком-то необычном вышнем мире.
Днем на учениях он выказывал сметку, зоркость, сноровку, поставленные командиром военные задачи решал смело, находчиво, точно. Сна, голода, усталости не знал. Однажды на ночных учениях подвернулась речка, так его бронетранспортер, с прицепленной сзади пушкой, эту речку не вброд пропахал, нет, взмыл и по воздуху через нее перелетел. Жаль, никто, кроме самого Любомира, этого не заметил. И в пешем строю - хоть бы кто обратил внимание, что сапоги сержанта Зуха земли не касаются, по воздуху шагают. Глухоты и слепоты в людях хоть отбавляй.
Даже на рассвете, лишь задремлет чуток, он летал над Украиной, над Испанией летал - или один, или с Марией Терезой. Две недели для него небесные ворота держали открытыми. И если выбрать сейчас на земле трех самых отчаянных, неистовых солдат, то, может быть, первый среди них звался бы Любомир Зух. Потому что он был влюблен.
День за ночью, ночь за днем, - время шло. Сержант жил в своей счастливой Сказке и ничего не замечал - ни насмешки, ни ухмылки до горнего его парения не доходили. Орла с поднебесья камнем не собьешь. Любители почесать язык угомонились быстро, мало что угомонились, появилась редкая в них сдержанность. Мария Тереза всех взяла в плен, на свой лад переиначила.
Наступят вечерние сумерки, и весь батальон ждет похожего на птичье щебетанье посвиста Марии Терезы. Так она вызывала своего любимого. Подойдет к ним Мария Тереза - сразу вскакивают, встретят на пути - отдают честь. Словечки, словарями не учтенные, тоже стали слышаться реже. Донской казак, старшина Павел Хомичук, крывший в три и в четыре этажа, теперь даже в великой досаде или большом восторге выше второго этажа не поднимался. Анекдоты про женский пол, похвальба любовными победами, можно сказать, совсем прекратились. И все потому, что где-то рядом была Мария Тереза. Боялись, что услышит девушка срамное слово, а того больше - что слово это ненароком коснется и запятнает ее. Не умом боялись, нутром. И то нужно сказать, полюбила она - и сделалась еще красивей. И Любомир понемногу стал среди товарищей кем-то вроде героя. Ведь настоящий мужчина оценит по достоинству: и отвагу в бою, и отчаянность в любви. Или с завистью, или с восхищением, но оценит. - С такой - хоть в ад провалиться, не страшно. Вот, ай, бывают же девушки!- выразил как-то свое восхищение старшина Хомичук. Да-а, брат... такую на вороного, донской породы жеребца не променяешь.
Мария Тереза, нужно сказать, за Любомиром, как пришитая, не ходила, на людях старалась держаться поодаль, терпеливо ждала вечера. Но пробьет час, настанет минута, и свистнет она птичьим посвистом.
И каждую ночь поднимались они на взгорье возле деревни. Там и луна, и звезды светили ближе. Старинная примета: влюбленные на гору поднимаются, блудники прячутся в овраг.
Иной раз, забыв все на свете, они выходили к опушке, натыкались на посты.
- Стой! Кто идет?- раздавался резкий голос. И каждый раз Мария Тереза пугалась.
- Мы, - спокойно отвечал Любомир.
Жалко было часовым заворачивать их обратно. Голос становился мягче:
- Проходите...
В восьмую ночь того новорожденного месяца Мария Тереза, словно чуя какую-то беду, впала вдруг в тоску. Засаднило сердце. И когда стояли на горе, у нее вырвалось:
- Что же с нами будет?.. Милый, любимый, скажи: что же будет-то?- Она крепко обняла Любомира за шею. - Скажи, милый.
- Счастье!- не раздумывая, ответил Любомир. - Вот победим врага и будем навеки вместе.
- Когда-а?!
- Разобьем фашиста...
- А я сейчас хочу быть вместе- Возьми меня к себе! Скажи командиру, Мария Тереза без меня ни дня не проживет! Скажи: останется одна - с ума сойдет. Или умрет! Antes, me mataran!* А зачем командиру моя смерть! Он согласится. Буду в фашистов стрелять, солдатам кашу варить, от меня вреда не будет. Уговори командира!
* Умру, и все! (исп.)
Этого сержант Любомир Зух и представить не мог. Но потом в голову пришла простая мысль: "А что, в батальоне и санинструкторы, и радистки, и телефонистки есть.