— Сначала она не хотела показывать, потом показала. Такое странное, на кошку похоже.

— Так это ж мы вместе нашли — такого дохлого котенка, забыли, что ли?

— Никто ничего не забыл, но это не он. Тот котенок был вот какой — тьфу! И без всякого цвета, а этот вот какой, эээ! И кругом у него пятна — наверно, барс! Ламара говорит, он дикий и очень быстро растет.

— Да, я тоже слышала — и поддается дрессировке. Я видела: Ламара берет такую странную маленькую ложечку, сует ему под морду, и он сразу подает голос!

— Еще как здорово пищит!

— Ну и что из этого?

— А то, что у нее жених циркач!

— Обалдели?!

— Да?.. А зачем ее мама по ночам кричит: настоящий кинто! Выкину к черту! Люди слышали, а потом, не видно разве, как она в последнее время домой спешит и с нами больше никуда не ходит…

Не дослушав этих сообщений, Реваз убежал с чердака, отыскал Ламару и очень холодно сказал ей:

— Вечером зайду, дело есть!

Впервые за многие годы Реваз не проводил ее после школы.

Вечером он явился разодетый и злой. Сначала нервно ходил по комнате, потом сел, заложив ногу за ногу, долго смотрел на свой ботинок, совсем как взрослые мужчины перед трудным разговором, потом на Ламару — тоже долго. Потом, не поднимая глаз, но вскинув брови, очень, как ему казалось, спокойно спросил:

— Что это за кинто с некоторых пор к тебе ходит?

— Почему ходит, он у меня живет.

Реваз перестал дышать.

— Тогда будь счастлива, — сказал он, вставая.

— С ума посходили с этим счастьем! Бабушка без конца говорит, а теперь ты!

Реваз выскочил из комнаты, хлопнув дверью, Ламара смотрела на эту дверь, ничего не понимая, потом как захохочет… Ну ладно, я тебе покажу кинто!

X

С этого дня, если они случайно сталкивались на переменах, Реваз опускал голову и, глядя исподлобья, проходил мимо. Ламара откровенно прыскала.

В классе ссору, конечно, заметили, и это еще больше раздуло нелепый слух, хотя Ламара не только не бросила школу, а стала заметно лучше учиться. Ее бабушка ходила именинницей и нет-нет да скажет:

— А что я говорила? Разве это не счастье, когда девочка дома за книгой?!

Не все, однако, было так уж хорошо. Ссора затягивалась. Дома тоже это заметили, но не придавали значения — подумаешь, поссорились. Сто раз еще помирятся и поссорятся.

А Реваз стал хуже учиться. Часто пропускал занятия. Одна за другой обрывались нити, которыми была спаяна группа. Что-то необратимо кончилось.

Кто бы мог подумать, что случайная находка наделает столько дел — дом перевернет вверх дном, целую улицу лишит покоя, не говоря уже о том, сколько «неудов» нахватал Реваз и сколько огорчений ждет еще Ламару!

Ближайшая ее подруга Элисо сделалась вдруг очень занятой. Скажет ей Ламара: пошли ко мне, — Элисо начинает тараторить, как много у нее сегодня дел. Ламара не знала, что Элисо перестала бывать у нее под влиянием своей матери — главной собирательницы слухов на Гунибской. Правда, Тинико с ее неутоленной любовью к животным всегда была рядом.

Другие девочки тоже стали вести себя странно. Придут и не столько болтают, сколько приглядываются, все что-то высматривают. Если стук в дверь, словно у себя дома, кидаются открывать.

Чутье подсказывало Ламаре, что за спиной у нее что-то происходит. Она погрустнела и стала молчаливой. Еще заметней сделалось, какая она красивая. Это и понятно, когда человек не хохочет, не кричит и не мечется — он виднее. Особенно девочка с такой внешностью — без этой пресловутой жгучести, без глазищ в пол-лица, даже брови не разлетаются черными стрелами, как принято изображать грузинок, а, орехово-золотистые, уплывают к вискам. Вся она состоит из спокойных, ясных линий. Для своих тринадцати лет — рослая, с высокой шеей и чуть покатыми плечами. Когда стоит спокойно, не девочка, а грузинский кувшин!

Конечно, такая в группе, да и в целой школе, где тьма хорошеньких, — одна. А это нелегко простить.

Как ни приглядывались, как ни прислушивались к дому Гопадзе, ничего «такого» не обнаружили, и слушок теми же путями, какими попал в школу, вернулся назад. И тут у драгоценных соседей началось… и уже не в ночной духоте, а в душной шашлычной.

На «суд» были приглашены прежде всего те, кто «своими ушами слышал», и те, кто «своими глазами видел…»

Ну что тут описывать — кипели страсти, лилось вино, отстаивалась честь оказавшихся в дураках соседей… с шумными уточнениями: «А ты кто такой?!», «А он кто такой?!» — за вином и посерьезнее дела проясняются.

Даже мы с вами знаем, слухоносцы не врали. Странно другое — как на протяжении веков древний Кавказ не выработал правил, скажем: «Или подслушивай как следует, или не подслушивай совсем».

Но есть, очевидно, и на это свой резон. Что, спрашивается, делали бы некоторые почтенные тифлисцы душными ночами, как боролись бы с бессонницей?!

Так и течет жизнь под горой святого Давида — с освежающим смехом и бодрящим паникованием. А любопытство, как вечный огонь, никогда не угасает и никому не мешает радоваться жизни.

Слух не подтвердился, о нем позабыли, однако прозрачная тень не исчезла. А если ее породила зависть, она не исчезнет вообще. Ее даже седина подчас отбелить не может.

XI

Люди смеются, кричат и клевещут, а котенок растет.

Природа оказалась щедрой, наделив Кинто не только редкой внешностью, но и тем, что у людей принято обозначать словом «личность».

Раннее детство кончилось у него очень быстро. Войдя в возраст мальчишки-шалопая, он начал заводить свои порядки.

На кухне появлялся в одно и то же время. Для послеобеденного сна выбрал укромное местечко в гостиной под столом, покрытым плюшевой скатерью. Спал здесь долго, а потом в течение дня досыпал в самых неожиданных местах.

Однажды родители ушли в гости без Ламары.

Был прохладный вечер после грозы. Бабушка возилась на кухне. Кот, видимо, спал: не слышно было ни игры с грецким орехом, ни шуршания бумажной мыши, которую он без конца ловит и терзает.

Ламара в длинном халатике читала за своим столом при свете настольной лампы. Вдруг чувствует, кто-то потянул ее за подол. Видит — Кинто. И не играет, а лезет к ней. Цепляется коготками за ткань, подтягивается и лезет. Добрался до коленей. Ламара думала, здесь он и уляжется спать. Ничего подобного. Кинто бесцеремонно карабкается выше. Уцепился за нагрудный карманчик, вылез на плечо, оттуда — прыг на книгу и к настольной лампе. В ее сиянии, как на солнечной полянке, стал устраиваться, и не как-нибудь, а лицом к ней, к Ламаре.

Он очень долго устраивался. И раз, и два привставал, прямо как пожилая кошка, которая никак не угнездится. Наконец подоткнул под грудку обе лапы, затих и только тогда направил на девочку золотистые лучики уже осмысленных глаз.

Ламара заволновалась. Было ясно, сам в гости к ней пришел. Очень хотелось приласкать, но что-то подсказывало — не надо, сейчас нельзя. Она с самого начала обращалась с котенком так, словно это птица, которую не надо трогать руками. Когда бывало нужно перенести или поднять с пола, она не хватала его, как все, точно берутся за утюг, а подводила ладони снизу, и кот оказывался в люльке.

Неужели он это запомнил и ценит?

Девочка опустила глаза, но читать уже не смогла. Взглянула на гостя и заметила, что он своих пристальных глаз с нее не сводит. Весь его спокойный и вдумчивый вид говорил: «Я пришел с тобою быть…»

Прозрачная занавеска серым дымком улетела в окно, впуская в дом тишину.

С комнатой что-то стало твориться. Стены как бы отхлынули, словно бы вытесняло их чье-то все более ощутимое присутствие. Ламара сидела, потупя взгляд, кожей испытывая на себе упорное, разумное смотрение… Нечто над мыслями и вне слов отчужденно ютилось в немигающих глазах зверька.