— Он умер, и слава богу! — отрезал секретарь.

— Нет, этого я не говорю, это уж слишком! — сказал херувим, как бы возражая против такого решительного и безжалостного заявления. — Но он мог бы не приглянуться Белле, а Белла — ему. Да мало ли что могло быть! А теперь, я надеюсь, она сама найдет себе избранника.

— И, может быть… простите, что я об этом спрашиваю, но, поскольку вы оказываете мне такое доверие… может быть, у нее уже есть избранник? с запинкой проговорил секретарь.

— Нет, что вы! — ответил Р. У.

— Бывает так, — осторожно заметил секретарь, — иная девушка найдет своего избранника, а отцу об этом но скажет.

— Нет, у нас так быть не может, мистер Роксмит. Между мной и Беллой по всем правилам заключен союз и договор о взаимном доверии. Мы утвердили его совсем недавно. Он вошел в силу вот с этих… с этих пор, — херувим легонько похлопал себя по лацканам пиджака и по карманам. — Нет, нет, она еще никого не нашла. Правда, Джордж Самсон… это было в те дни, когда мистера Джона Гармона…

— Которому лучше бы не родиться на свет! — нахмурившись, проговорил секретарь.

Р. У. бросил на него недоуменный взгляд, удивляясь, с чего это он так озлобился на несчастного покойника, и продолжал:

— В те дни, когда мистера Джона Гармона разыскивали, Джордж Самсон действительно увивался вокруг Беллы, и Белла позволяла ему увиваться. Но этому и тогда никто не придавал особого значения, а теперь и подавно. Ведь Белла, мистер Роксмит, — девушка с большими запросами, я почти наверно могу предсказать, что она выйдет за какого-нибудь богача. И уж на сей раз перед ней предстанет и человек и его состояние, так что выбор будет сделан не вслепую. Мне сюда. Очень жаль с вами расставаться. Всего хорошего, сэр!

Секретарь отправился своим путем, не очень-то ободренный этой беседой, и, придя в особняк Боффинов, застал там поджидающую его Бетти Хигден.

— Не сочтите это за дерзость, сэр, но нельзя ли мне поговорить с вами хоть минутку, — начала Бетти. — Я буду вам очень признательна.

— Хоть целый час, — ответил секретарь, провел ее в свой кабинет и усадил в кресло.

— Я, сэр, насчет Хлюпа, — сказала Бетти, — и нарочно пришла одна. Дай, думаю, встану, пока он спит, и уйду. Мне не хочется, чтобы Хлюп знал, о чем будет речь.

— Откуда только у вас силы берутся! — воскликнул секретарь. — Вы будто мне ровесница!

Бетти Хигден печально покачала головой.

— Для своих лет, сэр, я еще крепкая, но молодость моя, благодарение богу, позади.

— И вы благодарите бога за это?

— Да, сэр. Ведь если б я была молодая, вся моя жизнь началась бы сначала, и до конца оставалось бы еще, ох, сколько! Но зачем толковать обо мне, старухе! Я пришла насчет Хлюпа.

— А что с ним, Бетти?

— Дело такое, сэр: придумал он, что сможет принять благодеяние вашей доброй хозяйки и вашего доброго хозяина и работать у меня тоже, и никакими силами этого у него из головы не выбьешь. Да разве он сможет так? Волей-неволей чем-нибудь надо поступиться — или надеждой на хороший заработок, или мною. А меня он ни за что не хочет бросать.

— Его надо уважать за такое решение, — сказал секретарь.

— Уважать, сэр? Да я, пожалуй, тоже так считаю, но потакать ему в этом нельзя. Вот я и надумала: если он не согласен мною поступиться, так я сама им поступлюсь.

— Как же это, Бетти?

— Убегу от него.

Вглядевшись в полное непоколебимого мужества лицо старухи, в ее ясные глаза, пораженный секретарь повторил:

— Убежите?

— Да, сэр, — ответила Бетти, кивнув головой. И в этом кивке, в твердо сжатых губах была такая решимость, в силе которой сомневаться не приходилось.

— Ну, полно, полно! — запротестовал секретарь. — Это надо еще обдумать. Спешить некуда, попробуем сначала разобраться во всем как следует, а потом решим, что делать.

— А вы рассудите, голубчик, — сказала Бетти. — Не сердитесь на меня, но ведь по годам я вам в прабабушки гожусь. Вы, голубчик, рассудите сами. Ремесло у меня тяжелое, не прибыльное, и если б не Хлюп, давно бы я бросила работу. Но она кормила нас с ним. Теперь, когда я осталась одна, когда даже мой Джонни и тот ушел, — лучше мне быть на ногах и уставать побольше, чем сидеть все время у очага да складывать белье. А сказать вам почему? Потому, что становлюсь я как мертвая, забытье находит от такой жизни, и начинает мне вдруг казаться, будто на руках у меня то Джонни, то его мать — моя внучка, то моя дочь… или вдруг покажется, будто я сама, ребенком, лежу на руках у матери. И тогда все во мне цепенеет — и мысли и чувства, вскочишь с места, и так страшно становится: неужто, думаю, ты не лучше тех нищих стариков и старух, которых забирают в работные дома? Вам, верно, приходилось видеть, как они бродят по улицам, когда их выпускают погреться на солнышке, — испуганные, жалкие. Я в молодые годы была проворная, не любила сидеть без дела. Так я и вашей хозяйке похвасталась, как только глаза мои увидели ее доброе лицо. Я и теперь могу ходить по двадцать миль. На ногах-то лучше, чем сидеть дома и пропадать с тоски. И вязальщица я хорошая, навяжу всего побольше и буду торговать. Если ваша хозяйка и ваш хозяин дадут мне взаймы шиллингов двадцать, на такие деньги можно целую корзину товара справить. Буду ходить с ней по разным местам, похожу, похожу, — притомлюсь, и перестанет у меня все холодеть внутри. И на кусок хлеба себе заработаю. Что же еще надо старухе?

— Так вот как вы задумали уйти из дому! — сказал секретарь.

— Лучше-то не придумаешь! Голубчик! Лучше ничего не придумаешь! Я ведь знаю, и вы тоже знаете, что ваша хозяйка и ваш хозяин всем бы меня обеспечили, если б мы такое между собой допустили! Королевой бы прожила остаток дней! Но мы такого между собой не допустим! Ни я, ни близкие мои сроду чужими щедротами не жили. И если бы меня теперь склонили на это, я предала бы и самое себя, и детей своих покойных, и внуков!

— Может случиться так, что это будет вполне извинительно и неизбежно… в конце концов, — осторожно намекнул секретарь, сделав легкое ударение на последних словах.

— А я надеюсь, никогда этого не будет! И не потому, что гордость во мне говорит, нет! — просто сказала старуха. — Я не могу против самой себя идти, я хочу своими силами продержаться до последнего своего часа, вот и все.

— А уж Хлюп, — добавил секретарь ей в утешение, — Хлюп только и будет о том мечтать, как бы ему поскорее выйти в люди и стать для вас тем, чем вы для него были.

— Уж на этот счет будьте спокойны, сэр! — радостно воскликнула Бетти. — Только пусть поторапливается, потому что годы у меня немалые. Но пока что я крепкая, и ни дождь, ни холод, ни дальние дороги мне не страшны. Уж вы будьте так любезны, поговорите с вашей хозяйкой и с вашим хозяином, скажите им, о чем я прошу их и зачем мне это нужно.

Секретарь понял, что спорить с этой героиней бесполезно и, придя к миссис Боффин, посоветовал ей не препятствовать решению Бетти Хигден, хотя бы первое время.

— Я знаю, вам было бы гораздо приятнее взять на себя заботы о ней, добавил он, — но, по-моему, долг велит оказать уважение независимому человеческому духу.

Миссис Боффин не устояла перед таким доводом. Они с мужем тоже были когда-то тружениками и, живя среди мусорных насыпей, сберегли в чистоте свою бесхитростную совесть и честь. И если у них был какой-то долг по отношению к Бетти Хигден, этот долг им надлежало выполнить.

— Бетти! — сказала миссис Боффин, войдя вместе с Джоном Роксмитом в кабинет и словно приласкав старуху взглядом. — Бетти, я все понимаю, но зачем же убегать из дому!

— Хлюпу так будет легче, — ответила миссис Хигден, покачав головой. А может, мне самой легче. Объясняйте как хотите, дело ваше.

— Когда же ты думаешь уходить?

— Да теперь же, — последовал ясный и прямой ответ. — Сегодня, голубушка моя, или завтра. Слава богу, мне не привыкать стать! Я исходила все здешние места, когда никакой другой работы, кроме как на огородах и в хмельниках, не было.