Возьмем для примера огромную шляпу, вышиною в семь футов, которая разгуливает теперь по улицам Лондона, и на которую друг мой "Кислое Тесто" основательно смотрит, как на одну из наших английских достопримечательностей. "Дал бы Бог, - говорил он, - чтобы это был кульминационный пункт, которого уже достигло английское шарлатанство, и чтобы можно было от него вернуться обратно". Шляпочник с Лондонского Странда - вместо того, чтобы делать лучшие фетровые шляпы - сажает громадную папковую шляпу в семь футов вышиною на колеса, заставляет человека катать ее по городу, и надеется таким образом найти свое благо. Он не пробовал делать лучших шляп, нежели требовала от него вселенная и какие он, вероятно, мог бы сделать при своих способностях, но сосредоточивает все свое усердие на том, чтобы уговорить нас, что он сделал лучшие шляпы! Он сам знает, что Шарлатан стал Богом. Не смейся над ним, читатель, только не смейся! Он перестал быть смешным, он быстрым темпом становится трагичным.
Вот в чем, собственно, заключается вся беда - центр всеобщей социальной язвы, которая угрожает всему современному строю страшною смертью.
VII. В человеческой общественной жизни циркулирует теперь не здоровая кровь, а как будто диаметрально противоположные ей купоросные чернила. И все стало острым и едким и угрожает распадением, и ужасная, шумная общественная жизнь стала нагальванизированною и как бы в самом деле объята дьяволом. Одним словом, Маммон отнюдь не Бог, а дьявол и при том весьма достойный презрения. Слушайтесь в точности дьявола и вы можете быть уверены в том, что пойдете к черту - куда же вам еще больше идти?
VIII. Может быть, мало рассказов из истории или мифологии имеют больше значения, чем мусульманский рассказ о Моисее и соседних жителях Мертвого моря. Известное поколение людей жило на берегах этого Асфальтового моря и так как они (как и все мы склонны это делать) забыли внутреннюю сущность природы и привыкли лишь к обманчивой наружности лжи, то впали в печальное состояние.
Тогда милостивому небу благоугодно стало послать к ним пророка Моисея с поучительным словом предостережения, из которого они могли бы почерпнуть немало полезных правил. Но не тут-то было: люди у Мертвого моря не нашли ничего привлекательного в Моисее, что и следовало ожидать от рабского народа по отношению к герою или пророку. Поэтому они слушали его неохотно, или с пошлыми насмешками и издевательствами. Они даже зевали и давали понять, что считают его хвастуном и лишь скучным болтуном. Итак, люди с Асфальтового моря откровенно решили, что он, очевидно, шарлатан и, во всяком случае, пустой болтун. Моисей ушел, а природа и строгие истины ее все же остались.
В следующий раз, когда он посетил жителей Мертвого моря, они все превратились в обезьян. Они сидели на деревьях, скалили зубы самым естественным oбpaзом, болтали сущую ерунду и вся вселенная представлялась им лишь одним сплошным призраком. И действительно, вселенная стала призраком для обезьян, которые так смотрели на нее. Так сидят они и болтают поныне, и только каждую субботу в них как будто пробуждается смутное, полусознательное воспоминание и они своими слабыми глазами глядят на дивные, смутные очертания предметов. Впечатления, которые производят на них эти явления, они по временам выражают лишь в форме неблагозвучных, резких звуков и мяуканий. Это самый настоящий и трагический призрак, который может представиться уму человека или обезьяны. Они не делали никакого употребления из своих душ, и поэтому они потеряли их.
Субботняя молитва их заключается лишь в том, что они сидят на деревьях, неприятно кричат и как бы стараются вспомнить, что у них когда-то были души.
Разве тебе, путник, не приходилось никогда наталкиваться на группы таких созданий? Как мне кажется, в наше время они стали достаточно многочисленными.
IX. Когда исчезают идеалы, истина и благородство, которые были в людях, и не остается ничего, кроме одного только эгоизма и жадности, то жизнь становится немыслимой и сама древняя судьба, мать вселенной, беспощадно приговаривает человека к смерти. Изредка лишь избирают они себе какую-нибудь легкую и удобную философию еды и питья и говорят во время жевания и пережевывания (которое они называют часами размышления): "Душа, радуйся. Это очень хорошо, что ты стала душою дьявола". И очень часто, раньше, чем они успеют очнуться, начинается их предсмертная агония.
X. А жаль, что души наши пропадают. Мы, конечно, должны будем их снова отыскать, иначе нам станет во всех отношениях хуже. Известная степень души необходимо нужна, чтобы предохранить тело от самого страшного разрушения, чтобы избавить себя от расхода на соль. Известны случаи, когда у людей было достаточно души для того, чтобы охранить тело и все пять чувств от порчи и для того, чтобы не иметь расхода на соль. Были такие люди и даже нации.
XI. Итак, требуют доказательства в том, что существует Бог?
Бог, которого можно доказать! Самое маленькое из смертных существ старается объяснить себе существование Бога. Если мы правильно это рассмотрим, - оно представляет себе его в виде бесконечного рисунка, среди которого оно живет, двигается и ест!
XII. Ты не хочешь иметь никакой тайны и никакого мистицизма. Ты хочешь бродить по всему свету при солнечном освещении того, что ты называешь правдой, или при помощи фонаря - того, что я называю адвокатской логикой. Ты все хочешь "объяснить" себе, "отдавать себе во всем отчет" или ни во что не верить? Да, ты даже хочешь пробовать смеяться? Каждый, кто признает неосновательную, всепроникающую область тайны, находящейся всюду: под нашими ногами и между наших рук - для кого вселенная представляется оракулом и храмом, также как кухней и хлевом - будет в твоих глазах сумасшедшим мистиком. С насмешливым участием предлагаешь ты ему свой фонарь и обижаешься и кричишь, как ужаленный, если он оттолкнет его ногой. Бедный дьявол! Разве сам ты не родился и не умрешь? "Объясни все это или сделай одно из двух: отойди в сторону со своей дурацкой болтовней или - что еще лучше - брось ее и плачь, не потому что прошло господство удивления и Божий свет сбросил с себя красоту и стал прозаичным, а оттого, что ты до сих пор был дилетантом и близоруким педантом.