– Эй…

Женщина не шелохнулась, только большие глаза ее блеснули белками.

– Это ПРАВДА, что про него говорят? Истинно так? И ты тоже?..

– Я люблю господина, – ловкие руки ни на мгновение не прерывали работы. – Я знаю, что умру в его отсутствие. Все мы умрем без него.

Девушка криво усмехнулась:

– Скоро сюда явится Сотка…

Полные губы рукодельницы чуть дрогнули:

– Никому не взять Оскола… Здесь каждый сражается за себя. Здесь никому не нужно помилование…

– Никому не нужна свобода?!

Замок жил ночной жизнью. Далекие скрипы. Приглушенные шаги.

– Зачем свобода руке, если пробито сердце… – женщина опустила глаза. – Свобода вырванного глаза, отрубленного уха…

– И ты его любишь?!

– Не только я люблю господина, но и господин любит меня… Это просто…

Девушка долго маялась, прежде чем задать следующий вопрос:

– А я… тоже умру? Я теперь… как все вы? Я ЗАВИСИМА от него? Да?!

Рукодельница помедлила. Даже работа в ее руках чуть приостановилась.

– Вы – нет, – сказала она наконец. – Вы еще не успели… привязаться к нему. Привыкнуть. Должно пройти время…

– Три недели?!

– Или меньше.

Тишина. Подрагивал пламенем ночник.

– Если я сейчас убегу, – сказала девушка почти спокойно, – у меня есть шанс…

Рукодельница улыбнулась уже откровенно:

– Вам не убежать. Это Оскол.

– Мой отец озолотит тебя…

– К чему мне золото, если я не могу жить без Яра? Я не предам его. А упущу по недосмотру – он посадит меня в подвал, и я не увижу его долго, долго… Нет. Я буду внимательна.

– Если Сотка возьмет замок…

– Он не возьмет. И знайте, княжна… Ви говорили с Яром достаточно, чтобы назавтра ощутить его отсутствие. Не знаю, сколь сильна ваша воля – случалось, уже после нескольких дней люди не могли противиться… ТЯГЕ. Предпочитали скорее сдаться, чем терпеть.

– Я предпочту умереть, – сказала девушка сквозь зубы.

Женщина опустила глаза, и спицы в ее руках замелькали быстрее.

«…А тем временем воевода, тот, что служил старому князю, собрал свое войско и двинулся в путь. И пока тянулось большое войско лесом и степью, все думал воевода – как одолеть замок? Ведь с того дня, как выстроили Оскол, никому еще не удавалось взять его ни приступом, ни измором, а хитростью и подавно… Но знал воевода, что дни текут, что княжна гибнет, и если не взять замок сразу, то вскорости поздно будет…»

– …Зачем вы так поступаете со мной? За что? Чем я провинилась, неужели только тем, что мой отец способен собрать войско сильнее вашего?

Голос ее был как вода. Внешне спокойный поток – за минуту до буйных порогов.

Яр Сигги Оскол оторвал глаза от потрепанной рукописи, лежавшей у него на коленях; Яна сидела на подоконнике, отделенная от весеннего неба только тонкой позолоченной решеткой.

– Чем я обидела вас, Оскол? Почему вы делаете ЭТО со мной?

Она говорила ровно. Даже аристократический холодок слышался в ее голосе, сквозняком проходился по комнате, вплетался в поток ветра, льющийся из окна; Оскол молчал.

Девушка рывком поднялась. Прошла через всю комнату, остановилась перед запертой дверью; костюм для верховой езды, тот самый, в котором ее взяли, делал ее похожей на подростка. Узкие бедра, узкие плечи, гневно сузившиеся глаза.

– Пустите меня!!

И она ударилась в дверь всем телом. Секунда – и она ударилась бы снова, но он успел перескочить через резной столик и ухватить ее поперек туловища.

– Княжна…

От нее исходил еле слышный древесный запах – будто она искупалась в березовом соке.

– Княжна… Никто не обидит вас. Никто не причинит вам зла.

Она вырвалась.

Он подумал, что она похожа на белку. Настороженная, в любую секунду готовая оказаться на противоположной стороне комнаты. Пусти ее в лес – только хвост мелькнет; теперь, в неволе, ей остается крутить колесо бессмысленных разговоров и кидаться со стены на стену…

Он подобрал с пола рукопись. Уселся в кресло и закинул ногу на подлокотник; когда-то он всерьез собирался покорить весь мир. Когда-то чужая привязанность давала ему силу, и он ощущал себя едва ли не всевластным…

– Княжна… Не надо бояться. Ничего страшно с вами не происходит. Сотни людей так живут – и ничего…

Ему захотелось прополоскать рот – такими фальшивыми получились слова.

Она снова метнулась из угла в угол.

Шаги за дверью. Возбужденные голоса.

– Господин… Чужое войско под холмом!

Он не удержался и снова посмотрел на нее.

Со всем своим торжеством, со всей гордостью, на которую способна семнадцатилетняя девушка, княжна Яна вскинула точеный подбородок и заглянула ему в глаза:

– Это Сотка! Вот и все, Оскол.

«…и порядки в замке, и людишек многих знал; послал он посольство под белым флагом, но только для виду. Понимал, что похититель не отступится; не уговоры, не договоры – иная цель была у посольства, тайная. Кому надо знак передали – и явился к воеводиному костру из замка человек. В ночь…»

– …и тебе удачи, побратим мой Лабан.

– Нет моей удачи, Сотка. Не дразни демонов, призывая пустоту.

Прикрыв глаза, можно было поверить на секунду, что костер горит посреди безлюдной степи, и что кроме этих двоих, примостившихся по разные стороны пламени, в округе нет ни души. Ни людей, ни лошадей, ни заостренной стали.

– Открой нам ворота, побратим, – скуластое лицо Сотки оставалось бесстрастным.

Его собеседник отвернулся:

– Ты предлагаешь мне славную смерть? Во искупление жалкой жизни?

Сотка подался вперед:

– Ты отомстишь. Отомстишь ЕМУ. Он не верит, что его раб сумеет предать его; я разрешу тебе заглянуть в его удивленные глаза – перед смертью.

– Его смертью или моей? – медленно спросил его собеседник, поднимая лицо к подернутому звездами небу.

– Побратим… Открой ворота изнутри. Я помню тебя в бою. Ты воин, ты мужчина; неужели твоя ненависть молчит?!

– Моя ненависть…

Собеседник Сотки загляделся на огонь. Пламя отражалось в его глазах. Желтое, исступленное пламя.