– Твоими молитвами, бабка, жив и здоров. Ступай-ка к себе. Ничего мне не надо, лишь спать, – сказал Разин.

Старуха бережно притворила дверь и тихонько ушла.

Но Степан не лег. Он сел на скамью, положил на стол руки и, опершись о них подбородком, молча смотрел в синеющее рассветом окно.

Он понимал, что битый им воевода стоит дороже небитого. Понимал, что теперь на него идет не просто воевода Барятинский, а распаленная неудачами, освирепевшая боярская сила...

«Сила на силу! – раздумывал Разин. – Нас больше. Ведь мы весь народ, вся Русь – вон нас сколько! Куды долетит письмо от Степана, там и народ поднялся... Ру-усь!.. И те себя Русью зовут, и сила у них велика же. Али Русь не едина? Две Руси на свете, и в каждой могучесть... Как два великана сошлись – народ и держава... И там ведь народ: одним-то боярам не сдюжить! Дворян собери да детей боярских – много ли их на Руси? Не собою сильны, опенки поганые, а стрельцами, солдатами, даточными людьми, холопством – все тот же народ... Неужто же два народа в российской державе?! Один стоит за себя – за народ, за правду, за волю, другой – за бояр?! Да как тому быть?!»

«Един народ русский! – решил Степан. – Един народ, да разодран. Собрать бы его воедино – и силы нет против него! Куды там дворянскому званью стоять на народ! Ноги жидки. Их сила в ином – в народном покорстве. От дедов привыкли люди князьям да боярам послушными быть и не смеют отречься того послушанья...»

Приехал вызванный Разиным Боба и прервал размышленья Степана. Атаманы поехали вместе глядеть места, где старый полковник вчера наметил расставить казацкие силы к битве с Барятинским.

Для осады острожка Разин оставил у Симбирска Серебрякова с донскими казаками, Чикмаза с астраханскими стрельцами и несколько тысяч восставших крестьян, чтобы во время битвы с Барятинским осажденные не посмели выйти на вылазку и ударить на разинцев с тыла.

Остальное войско – все лучшие силы донских казаков под началом Наумова и Еремеева, запорожцев, пушкарей Сергея Кривого, часть астраханских, царицынских, всех саратовских и самарских стрельцов под началом Федора Каторжного и Лазаря, тысячи две приволжской пехоты: чувашей, черемис и мордвы с попом Василием во главе, – Степан велел вслед за собой подтянуть к Свияге.

Гурьбой переехали атаманы свияжский мост. Впереди – Разин с Бобой; за ними, поодаль, – Наумов, Сергей Кривой, Еремеев, Протакин и поп Василий.

Потерь за эту ночь было особенно много у Сергея Кривого и у Наумова.

Наумов был черен лицом, прокопчен, устал. Не такому бы двигаться в битву с дворянским войском! После ночного приступа нужен был отдых – хоть в два-три дня, и Наумов сам понимал, что слишком промедлил с постройкой вала и слишком поторопился послать Сукнина на приступ... Невесел и утомлен был Сергей Кривой. Остальные, не принимавшие участия в приступе, были уверенней и веселей. Конники были спокойны, кони их резвы и сыты, вдоволь оружия, вдоволь уверенности и отваги.

– Придется на конных всю тяжесть валить, – сказал Разин Бобе. – Пехота всю ночь дралась.

– Не беда, отдохнут, как побьют воеводу, – ответил старый полковник.

Перед ними лежало широкое поле, покрытое жесткой щетиной жнивья, по которому вдаль извивалась дорога, вздымаясь выше, на перевал холмов.

– С Тогаева путь, – указал Боба на эту дорогу, – от тех горок рать поведет воевода. Главный полк поведут прямо на мост. Левым крылом он пойдет по речке Сельди, а правым крылом – от речки Грязнушки... Его забота – дать бой нам на том берегу, поближе к острожку, чтобы к стенам нас прижать, а Милославский бы пушками пособил им, а то и на вылазку вышел бы. Так, что ли, Стенько? – спросил Боба.

– Мыслю, так, – согласился Разин.

– Наша забота дать ему бой на сем берегу.

– Так, – согласился Степан.

– Стало, бой завязать, чтобы к мосту он и не мыслил прорваться.

– Так, – подтвердил Степан.

– Когда так, то поедем туда, на «пуп», – позвал Боба, указав на холм, возвышавшийся в центре поля.

На вершине «пупа» Боба остановил коня, по-молодому вскинулся на седло ногами и встал во весь рост на седле. Конь тяжко переступил под ним.

– Тпру! – одернул полковник.

Степан также встал на своем седле.

Они осматривали поле. Боба, объехавший все здесь вчера, указывал, где он задумал поставить какую силу.

Уже рисовалось, как из-за густых кустарников, росших вдали на пригорке, откуда, змеясь выходила дорога, выезжают грозные ряды всадников с примкнутыми к стременам пиками, с мушкетами у седла, под коленом, и гнутыми саблями на поясах...

– Он свой самый таран понесет передом к переправе, чтобы ударить на наш главный полк в деревеньке да середину нашу сломать, а наш главный полк мы правей унесем. Воевода сам ему лево крыло подставит... Не поспеет он к месту дойти, как Серега из пушек ему голову срежет справа... а Еремеев ударит, когда он повернет на Серегу... – говорил Разину Боба.

– Добре ты рассудил... Ну, веди по местам атаманов, показывай им, где кому заводиться домком. Да швидче, старый, поспеть бы нам все засады запрятать.

– Сховаемо, сынку, не бойся, поспеем, – успокаивал Разина Боба.

И тут же с холма указал он каждому атаману, куда кому ставить войско и кто когда должен вступить в бой.

Подведенные к Свияге полки вступили на мост и потекли переправой на левый берег. Здесь же они разделялись на два потока: один направлялся влево, к речке Грязнушке, покрытой овражками и мелколесьем, другой – вправо, в лес, уходящий по берегу Сельди к Юшанску.

Степан поскакал на Симбирский берег. Среди других собравшихся войск здесь были полки татар. Они не входили в число тех, которым Боба указывал места.

Степан разыскал атамана татарской конницы Пинчейку и тайно ему приказал разделить свой отряд и половине ехать вниз, за устье Сельди; там переправиться вброд или вплавь и верст на пять зайти в глубь левого берега Свияги, чтобы в разгаре битвы слева ударить в спину дворянам. Другую половину Степан послал вверх по Свияге, чтобы заехать в правый тыл воеводе и ударить одновременно с левым крылом.

Тысячи две татар, врезавшись в тыл воеводской рати, должны были решить успех битвы.