Город лежал за мутной дымкой едва забрезжившего рассвета, но народ шел по улицам, поспешая. Женщины несли белые узелки, как на пасху. Все текло к берегу Волги, где уже стоял наготове к отплытию караван в две сотни стругов и бессчетное множество мелких челнов... Здесь слышался многоголосый говор, перекличка, крики людей, грузивших в струги последний припас.

Волга поблескивала свинцом, в который уже кое-где упали искры зорнего отблеска. Розовый отсвет окрасил и лица людей. Женщины обнимали в толпе мужей, уходящих в поход, совали им узелки с пирогами. Подъехало воза три с арбузами. Казаки их расхватали. Татары, хозяева этих возов, едва успевали без счета совать в кишени казацкие деньги...

Разин, Наумов, Чикмаз, Сукнин, старый Серебряков и Федор Шелудяк столпились возле Василия у городских ворот, глядя на то, как кончают грузить караван.

Ус держал Разина за руку своей горячей, костлявой рукой.

– Слышь, Степан Тимофеич, – вполголоса говорил Василий. – Ты теперь не казацкий донской атаман. Ты атаман народа всего, Руси атаман. Бойся, Степан, раздору. Казаки твои гордятся перед крестьянами. Не стало б беды от того. Не давай мужиков в обиду.

– Все будет ладно, Василий! – пообещал Разин, сжимая его руку. Он поглядел на лицо Василия и понял, что тот уже не жилец, что больше им никогда не видаться.

«Эх, Василий! – подумал Степан Тимофеевич. – Найду ли другого такого-то друга, как ты! Голова у тебя, Василий!» Он хотел сказать это вслух, крепче сжал горячую руку друга...

– По челна-а-ам! – закричал в этот миг Наумов.

– По челна-а-ам! – подхватили по берегу крикуны.

И все всколыхнулось.

Атаманы обнимались, прощаясь с теми, кто оставался.

По берегу поднялся пуще нестройный галдеж. Кто-то кого-то искал напоследок в толпе. Женщины плакали, цепляясь за своих казаков. Где-то пронзительно, жалобно завизжала собака.

Казаки бежали со всех сторон к берегу, скакали в челны, скоплялись перед узкими сходнями стругов. Другие уже позанимали места в челнах и оттуда махали шапками, кричали на берег вдруг вспомнившиеся какие-то самые нужные слова, но в общем гвалте их было немыслимо разобрать.

Степан, обнявшись с Василием и Федором, шагнул в челн и подплыл к переднему стругу, из-за мели стоявшему в стороне от берега.

На струге Степан мимоходом распахнул белый шелковый полог шатра.

– Не была? – спросил караульного казака.

– Не была, атаман, – виновато ответил тот и развел руками.

Степан безразлично махнул рукой, но сдвинутые мохнатые брови выдали мгновенную мрачность, охватившую его душу.

С палубы струга Степан с нетерпением оглядел всю толпу, скопившуюся у берега. Зренье смеялось над ним, по меньшей мере раз десять подряд обманув: показав там и тут в толпе ложный облик стрельчихи.

Досадуя на себя, Степан отвернулся от берега.

Он взглянул вдаль, вперед по Волге. Там навстречу стругам еще два десятка челнов показались на глади воды из верховьев. Они приближались, летя по течению на веслах.

На переднем из них поднялся русобородый рослый казак и, стоя без шапки, крикнул:

– Стяпан Тимофеич!..

Разин вмиг узнал Сергея Кривого. Сердце его забилось быстрее, он даже забыл о Маше и о ее обещанье прийти на струг, но отвернулся с деланным безразличием.

– Стяпан Тимофеич! – еще раз окликнул Сергей.

Степан взглянул в его сторону сурово и молча, сдвинув мохнатые брови.

– Казаков к тебе с Дона привел! Прими, атаман. Тошно мне без тебя на Дону! – крикнул Сергей из челна.

– Ты слыхал, я тебе обещался отсечь башку? – грозно сказал Разин.

– Руби, черт! Все одно, на, руби! – воскликнул Сергей, рванув ворот рубахи и обнажив загорелую шею с медной цепочкой нательного крестика.

– Казаков – по разным стругам, а сам лезь сюда, – приказал Степан. И вдруг он не выдержал и протянул руку старому другу, помогая ему взобраться. И когда уж тот стоял на палубе струга, Разин хлопнул его тяжелой ладонью между лопаток, крепко обнял и трижды поцеловал для встречи.

– Алеша как? Как робята? Где Фрол? – спрашивал, торопясь, атаман, еще держа Сергея в объятьях.

– Все ладно, Стяпан. Все целы... В твоем городке живут... Спасибо тебе, что пустил... Не житье мне было! – от радости тяжело дыша, говорил Сергей.

– Осерчала соколиха на сокола да ушла на насест к петуху. Сладко ль ей там пожилось?! – Степан засмеялся внезапным коротким смехом.

Он оглянулся. Сукнин и Наумов стояли тут же. Они обнялись тоже с Сергеем, но Степан заметил, как темная тень недовольства легла меж бровей у Наумова.

– Ну, час, что ли, братцы?! – спросил Степан.

По стругам убирали сходни.

Степан поднялся на нос струга, снял шапку, став на виду у всего народа.

– Прощай, астраханский народ. Оставаться счастливо! Блюдите город! – крикнул он на весь берег.

– Счастливо тебе, атаман! Спасибо!

– Пошли бог удачи!

– Слава батюшке!

– Сла-ава! – крикнули с берега.

Какой-то мальчишка запустил выше воротной башни свою шапку.

И за этой драной шапчонкой вдруг полетели вверх сотни и тысячи шапок.

– Ставь паруса-а-а! – повелительно и протяжно крикнул Сукнин.

Возгласы крикунов на стругах и челнах потонули в общем гаме и криках толпы, и одно за другим вверх по мачтам судов поползли полотна. Загудели барабаны, взревели трубы, и со стругов загремели прощальным приветом пушки.

Астраханская твердыня ударила пушечным громом ответ со всех стен и башен. Попутный морской ветер вздул паруса.

И вся толпа устремилась вдоль берега, провожая струги. Впереди всех бежали мальчишки, за ними толпа взрослых.

Степан заметил среди толпы запряженную парой колымагу Василия Уса. Он ехал по берегу, не отставая. Захотелось сказать напоследок какое-то слово ему в особину.

– Василий Лавреич! Астрахань крепче блюди! Держи город! – крикнул Степан, стараясь перекричать всю толпу.

Василий услышал или, быть может, лишь понял, что слово к нему. Превозмогая боль и бессилие, он поднялся на сидении колымаги и что-то крикнул в ответ, но слова его не достигли Разина.

Струги шли быстрей и быстрей. Миновали кладбище. Астрахань оставалась позади, уже облитая лучами восходящего солнца. Из слободских домов выбегали люди, смотрели на караван, кричали напутствия.