Казаки стучали в двери и ставни домишек, умоляя хозяев о пище и воде. В приоткрытые ставни скупо и торопливо совали им подаяние, словно боясь быть замеченными в добром деле.

По городу между жителями уже пробежал слух, что Разин убит или ранен, что разинцы отходят из города, и горожане спешили затвориться в домах, хотя и не смели еще отказывать казакам, помня недавнее время, когда воеводы бежали и казаки остались хозяевами города.

– Сучье вымя, почуяли недобро – и ворота на запор! – в негодовании ворчал Никита, пробираясь по ставшим знакомыми грязным симбирским улицам.

Он свернул с главной дороги в улицу, где стоял атаманский дом.

«Ведь экая сотряслась напасть!.. И как мы не сберегли его, право!.. Атамана такого великого не сберегли! – размышлял Никита. – И я-то был тут же в сече, ан нет того, чтобы рядом быть с атаманом. Прокопа хранил от сабли, а самого дорогого не уберег!.. Вот утре битва опять разгорится – а кто поведет? Наумов? Наумов удал, да не равняться ему с самим батькой!»

В темной улице Никита остановился, присматриваясь к домам. Улица была пустынна. Никита во тьме и тумане едва узнал атаманский дом, спрянул с седла, привязал коней. Подумал, что атаманская люба вскинется, заголосит, как узнает об атаманской беде. Он поискал осторожных слов, чтобы ее не сразу напугать, и вошел во двор.

Увидев во тьме едва заметное тусклое пятно затянутого пузырем оконца, он понял, что это и есть избушка, о которой сказал Прокоп. Никита постучался в косяк окна.

– Ой, ктой-то? – услышал он голос, от которого сердце ухнуло так, словно он сорвался с высоты и падал в глубокий колодец...

Не раз проезжал он мимо этого дома, в котором в Симбирске стоял атаман. Слышал он и о том, что есть у Степана красотка-любезница, но никто не сказал ему о красавице единого слова, которое навело бы на мысль, что это его жена Марья...

Никита уже не помнил, как он рванул к себе дверь, и, будто пьяный, качнувшись всем телом, шагнул в избу...

Среди раскиданных в беспорядке женских вещей стояла при свете свечи богато – будто боярыня или дворянка – разодетая Марья... Она стремительно кинулась навстречу вошедшему, что-то хотела спросить, но слово замерло у нее на губах, – она узнала его и отшатнулась... Оба молчали, глядя один на другого: Марья – в испуге, Никита – с ненавистью...

– Так вот-то ты как утопилась, нечестная шлюха! – мрачно сказал Никита. – То-то сердце мое покоя не знало: каб сдохла, давно позабыл бы тебя, окаянную бабу! Богатством прельстилась?!

Марья оправилась от мгновенья страха. Робкая со Степаном, она с Никитой вдруг нашла в себе прежнюю Машку.

– Полно-ко врать! – резко оборвала она. – Сказывай, что с атаманом?.. Где он?

– Срамница! Ты мужа спрошаешь! – прикрикнул Никита. – Забыла, что мне жена?! Сбирайся-ка на Дон!..

– С тобой?! – в негодовании и злобе вскинулась Марья. – Чтобы я после сокола к петуху на насест заскочила?! Да разум-то где у тебя?! Степана-то вон как народ почитает! Вон ведь слава его какова над всей русской землей!..

– Была, да пропала слава! – со злорадством прервал Никита. – Пропала! Издох твой сокол... Аль не знала еще?! Своею рукой я его распорол от глотки ниже пупа!.. – И Никите вдруг показалось, что он в самом деле убил Степана и действительно мертвый Разин лежит у его ног...

Марья невольно взглянула на пол, на то же место, куда смотрел он, и холод прошел по всему ее существу. Убежденность Никиты передалась ей во всей своей силе. В ворохе раскиданного платья на полу ей представилось мертвое тело Степана. Рот ее перекосился судорогой крика, но голоса не было...

– Аль не знала?! Как я его резанул! – наслаждаясь ее растерянностью и мукой, тешил себя Никита. – Как борова, распластал и потроха все повывалил вон из брюха... Уж хватит ему...

– Брешешь ты все! – вдруг поняв Никиту, устало сказала Марья. – Не такой вороватой рукой одолеть Степана, червяк ты паскудный! Ведь Степан мне единый свет на земле, как не стало его, я бы сразу почула. А ныне я чую, что жив!

– Мужнюю кровь как же ты позабыла? Антона ты кровь простила любезнику?! – гневно спросил Никита, шагнув от порога.

Но Марья не отступила.

– Али ты за покойника, что ли, заступщик?! Что мертвого зря-то тревожить! Антон из могилы не встанет! – просто сказала она.

Никиту душили злоба и ревность.

– Колдунья бесовская! Мужнюю кровь продала за парчу да бархат! Меня присушила, Степана приворожила к себе... Ан встанет Антон-то, придет! Вот тут он, за дверью стоит... Он сраму такого тебе не простит, волчиха проклятая! Он тебя, ведьму, ко божью престолу на суд за косы потащит!.. К мужнему палачу пошла во подстилки...

Марья шагнула вперед, на Никиту.

– В подстилки! – с силой выкрикнула она. – Дерюжкою под ноги стану стелиться – вот какая любовь у меня! – Она нагнулась, схватила с пола от двери грязную мокрую тряпку. – Вот я что для него! Пусть топчет, коль схочет!.. К нему я пойду!

– Не пойдешь! – прохрипел Никита. – Жизни своей пожалей. Не пущу!..

И вдруг она поняла, что Никита ее все равно убьет... Обороняться? Бежать? А к чему ей бежать? Что осталось ей в жизни?!

Марья вскипела. Зная, что только одно мгновенье отделяет ее от гибели, чувствуя не страх перед смертью, а только неодолимую ненависть к этому человеку, шагнула она на Никиту.

– А ну-ка, пусти! – И Марья хлестнула его по лицу мокрой тряпкой...

От резкого взмаха ее погасла свеча. Да если бы даже и не погасла, у Никиты все равно потемнело в глазах от стыда, от обиды, злобы и ревности. Он выхватил засапожный нож и бросился на нее. Она не видала ножа, но звериное рычание его ужаснуло Марью. С последним отчаянным криком рванулась она из избы.

Никита ударил ее ножом. Теплая кровь облила его руку. Сердце его остановилось, и дыханье стеснилось. Страшное ощущение непоправимости охватило его, когда Марья без стона, держась за косяк двери, тяжко осела на пол. Рука Никиты сама поднялась, и он ударил ее еще, и еще, и еще...

Перешагнув через мертвую, Никита вышел вон из избы, под густым дождем отвязал лошадей и помчался к Волге, где в камышах казаки укладывали на дно челна раненого атамана...

Покинув шатер атамана, Прокоп Горюнов помчался к острожку. Он знал, что делать. Настала минута, ради которой приехал он с Дона.