В те же времена, о которых я говорю сейчас, Юлиан сблизился с этим божественнейшим из иерофантов и жадно поглощал его мудрость. Вскоре он был вызван Констанцием, чтобы стать его соправителем, и возведен в ранг цезаря[99]. Максим тогда оставался в Азии (Эдесий к тому времени уже покинул этот мир) и постепенно возрастал во всякой мудрости. Так с Юлианом произошло то, чего он не желал, но на что его вынудили. В качестве цезаря он был отослан в Галлию, не столько, чтобы править там, но, скорее, чтобы погибнуть на своем посту правителя. Но несмотря на общее мнение промыслом богов он уцелел; хотя Юлиан и скрывал от всех, что поклоняется богам, он побеждал всех именно благодаря своей вере. Он перешел Рейн, разгромил и покорил все варварские народы, обитавшие за этой рекой, несмотря на те многочисленные заговоры и интриги, которые плелись против него, о чем я написал подробнее в его жизнеописании. Юлиан вызвал из Эллады упомянутого иерофанта и, исполняя вместе с ним ритуалы, известные только им одним, вдохновился на борьбу с тиранией Констанция. В его планы были посвящены Орибасий из Пергама[100] и некий Эвгемер, уроженец Ливии, которую римляне на своем родном языке именуют Африкой. Подробнее обо всем этом рассказано в моем сочинении о Юлиане. Освободившись от тирании Констанция[101], он отправил иерофанта обратно в Элладу, словно какого-то бога, которого он обеспечил всем, что тот желал, и отослал вместе с ним дары, достойные императора, и специальных лиц, которым поручил заботу о храмах Эллады, Юлиан сразу же послал за Максимом и Хрисанфием. Он отправил одно послание, предназначавшееся им обоим. Они решили прибегнуть к богам, и, будучи мужами деятельными и опытными, объединили для решения проблемы все свои познания, интуицию и силу ума. Однако они натолкнулись на знамения суровые и пугающие: эти мужи хорошо поняли их смысл. Хрисанфием сразу же овладело беспокойство, он поник взглядом и, покусывая язык, произнес: «Мне не просто следует остаться здесь, любезный Максим, но я должен укрыться ото всех». Однако Максим, воспрянув духом, сказал: «Мне кажется, Хрисанфий, ты забыл, чему нас учили, а именно, что эллины, особенно хорошо воспитанные, не должны пасовать перед первыми же трудностями, которые им встречаются на пути, но им следует влиять на божественную природу до тех пор, пока она не склонится на их сторону». Хрисанфий же возразил ему: «Возможно, ты и обладаешь и способностью, и смелостью заниматься такими делами, но я не стал бы ничего предпринимать против этих знамений». Сказав так, Хрисанфий удалился. Максим же остался и стал делать все возможное, покуда не добился результатов, которых он желал. Хрисанфий же оставался неподвижнее статуи, решив не отступать от тех выводов, которые он сделал с самого начала. Вскоре к Максиму стали стекаться чуть ли не все жители Азии, в том числе и те, кто находился тогда у власти или недавно покинул должность, и те, кто обладал влиянием в городских советах. Демос также перегораживал подступы к дому Максима, сопровождая свои действия прыжками и громким криком: демос так всегда поступает, когда хочет добиться чьей-либо благосклонности. Более того, у боковых дверей дома, ведущих в покои его жены, всегда толпились женщины, восхищенные ее счастьем и просящие ее не забывать о них. Собственные ее познания в философии были такими, что по сравнению с ней Максим, казалось, и плавать[102] не умеет, и алфавита не знает. Итак, Максим, которым восхищалась вся Азия, отправился на встречу с императором; Хрисанфий же оставался на месте. В это время ему во сне явился бог и, как он сам позднее рассказывал автору этих строк, сказал ему следующее:

Итак, Максим в сопровождении многочисленных поклонников отправился в Константинополь, и вскоре после прибытия он засиял там во всей своей славе. И император, и его подданные – все обращались к Максиму, который ни ночью, ни днем не делал ни для кого из них исключения: они постоянно спрашивали богов обо всем, что с ними происходило. В результате Максим стал тяготить придворных; он перешел к ношению одежд более роскошных, чем подобает философу, и в обращении становился все более неприятным и своенравным. Император, однако, ничего об этом не знал. Затем по настоянию императора решили послать и за Приском. Максим же продолжал настаивать на том, чтобы приехал также и Хрисанфий. В результате призвали обоих: Приска из Эллады, Хрисанфия из Сард, что в Лидии. Божественный Юлиан столь нуждался в общении с этим последним мужем, что написал обоим, как своим лучшим друзьям, умоляя их, словно богов, прийти и жить с ним. В отношении Хрисанфия Юлиан поступил еще и вот как. Зная, что у него есть жена по имени Мелита (автору этих строк она приходилась двоюродной сестрой), к которой Хрисанфий относился с большим уважением, Юлиан удалился в свои покои и, втайне от всех, собственноручно написал этой женщине письмо, в котором всячески просил ее убедить своего мужа не отказываться от поездки. Затем Юлиан попросил дать ему письмо, уже написанное для Хрисанфия, сложил их и вместе запечатал, чтобы при отсылке они выглядели как одно письмо[104]. Кроме того, он передал также огромное количество устных посланий, которое, по его мнению,

Приск откликнулся на эти просьбы[106] и, придя, вел себя весьма благоразумно. И хотя у него было немало почитателей, Приск жил тихо, оставаясь словно недвижимым, и не вызывал зависти у придворных; напротив, он стойко переносил презрение к себе со стороны последних и относился к возникавшим конфликтам по-философски.

Хрисанфий же не попался даже в такие хитро расставленные сети, но опять испросил волю богов, и поскольку она не изменилась, а он всегда ей повиновался то написал императору, что в его же интересах, если он, Хрисанфий, останется в Лидии, тем более что об этом говорят и боги. Юлиан отнесся к отказу Хрисанфия с подозрением, однако назначил его и его жену верховными жрецами Лидии, поручив им контроль за прочими жрецами. Сам же Юлиан спешно собирался тогда на войну с Персией. Максим и Приск сопровождали его в этом походе[107], в который отправились также и другие софисты, так что их собралось огромное множество. Они представляли из себя толпу бахвалившихся и исполненных гордости людей, поскольку сам император заявил о своей близости к ним. Но когда все предприятие, на которое возлагали столько великих и светлых надежд, неожиданно закончилось прахом и превратилось в бесформенные руины, и удача выскользнула у них из рук, о чем я подробнее рассказал в своем жизнеописании Юлиана, императором стал Иовиан[108], который продолжал относиться к этим мужам с почтением. Затем очень быстро и неожиданно он последовал за своим предшественником[109] (хотя, конечно, последний удостоился более высокого удела[110]), и трон наследовали Валентиниан и Валент[111]. После этого Максим и Приск были арестованы, и на этот раз приглашения очень отличались от тех, что посылал им Юлиан. Ибо те приглашения напоминали скорее панегирики и излучали почтение к философам; в этих же, несмотря на обещания, была видна угроза: столь откровенно и явно бесчестными они были. Приск, однако, ничего дурного не претерпел, ибо как только свидетели подтвердили, что он – муж добродетельный и вел себя достойно, ему позволили уехать в Элладу. В то время автор этих строк проходил курс наук и был ребенком, приближающимся к возрасту эфеба. Что же касается Максима, то, поскольку многие высказывались против него и публично в театрах, и лично императору, несмотря на его достоинства, было решено подвергнуть его наказанию. Причем, выбрали самое суровое из всех возможных. Они решили взыскать с него сумму столь большую, что этот философ никогда даже не мог о ней слышать (они подозревали, что он владеет имуществом всех философов); затем решение пересмотрели, поскольку сочли, что сумма слишком мала. Максима отослали в Азию собирать деньги для уплаты, и то, что он при этом претерпел, не сравнится ни с какой трагедией, и не найдется ни одного оратора, способного поведать о том, каким несчастьям он подвергся. Даже пресловутое персидское «корыто»[112] и тяжелый мотыжный труд женщин племени артабров[113] не идут ни в какое сравнение с теми муками, которые выпали на долю Максима. Его удивительная жена была с ним и сильно горевала о страданиях Максима. И поскольку конца страданиям не было, наоборот, они все возрастали, Максим сказал ей: «Жена моя, купи яду, дай его мне и освободи меня». Женщина купила яд и пришла с ним к мужу. Максим попросил ее дать ему яд, чтобы он выпил его. Но она опередила мужа и сама выпила первой. Когда она умерла, родственники ее похоронили. После этого Максим не стал пить яд.