Старик насторожился, взгляд у него прояснился, он теперь испытующе уставился прямо в глаза женщины.
- А вы... тоже слышали?
- Я-то слышала. А вы? Вы, вы?..
Старик отвел глаза в сторону и точно в рассеянности проговорил:
- Леля Гедда...
Женщина с силой прижала ко рту ладонь с раскрытыми пальцами, точно боялась, что вскрикнет, а девочка уцепилась ей за локоть.
Женщина оглянулась на нее, на Егора, который стоял рядом, разинув рот.
- Да, Леля Гедда - это моя мама. Я первый раз в жизни сейчас услышала ее имя. От постороннего... - Она опять обернулась, вспомнив про девочку и Егора, и нетерпеливо сказала: - Леля, идите с мальчиком... походите там, идите, идите, дайте нам поговорить... Ведь можно с вами поговорить? обратилась она к Старику.
Тот, не выпуская из руки стиснутые края плаща, сделал неуклюжее приглашающее движение свободной левой рукой. Они неудобно сели рядом на скамейку.
- У меня сердце оборвалось, когда вы это сказали... Ведь мне уже сниться стало, что я когда-нибудь найду, хоть кого-нибудь... Во сне сто раз находила, а вот наяву...
Девочка и Егор шли, уходили медленно и молча, стараясь побольше расслышать. Но уже скоро даже звука голоса не стало слышно, потому что шумели на ветру листья, и как ни осторожны были их шаги, но и они шуршали по траве, мотор рокотал в поле по ту сторону улицы, то удаляясь, то приближаясь...
Они отошли совсем далеко, к самой калитке, и стали ходить взад и вперед вдоль заборчика - из угла в угол.
После того как их вместе прогнали, Егору разговаривать стало гораздо свободнее.
- Тебя Леля зовут?
- Да, потому что это имя мамы моей мамы.
- Это называется бабушка.
- Сам ты называешься бабушка, - с глубоким презрением сказала девочка. - Никогда она не была бабушкой. Понял? У тебя понятия допотопные.
- Фух-фух! Это только ты так воображаешь! - самоуверенно фыркнул Егор. Как назло, он первый раз в жизни слышал это слово "допотопные", просто понятия не имел, что оно должно обозначать, но не сомневался - что-то обидное. Вроде кто-то так тяжело, неповоротливо идет, топает, "топотопной" походкой. Вроде носорога.
- Бабушка! - куда-то в воздух говорила девочка, задрав голову и оглядывая верхушки сосен. - Бабушка - это в ночных туфлях и ворчит, что в прежнее время все было лучше. Пускай у тебя бабушка, а нас совершенно не волнует, как это у других называется... Пожалуйста, называйте свою бабушку бабушкой! Пожалуйста!.. А если ты желаешь знать, кто такая Леля Гедда, она была парашютистка! Понял? Радистка! Прыгала в тыл фашистам. Ты это можешь понять?
- Могу, - сказал Егор. - Но ведь это когда было? В войну?
- До чего сообразительный! Конечно, не сейчас... Я тебе просто объясняю, кто она. Она такой и осталась. В прошлом году она заболела, и врачи не сумели ее вылечить. А перед тем как заболеть, она все время играла на рояле любимые вещи. И подсмеивалась над доктором, когда он не умел ей помочь, и вот тогда она попросила маму постараться найти или узнать про одного человека и... к нему маленькое поручение, ну, просто фотографию передать, это нисколько не секрет, вот почему я тебе объясняю, хотя это совсем не твое дело.
Она разом оборвала, спохватившись. Последние слова она сказала самой себе в оправдание.
Они все ходили взад и вперед вдоль забора. Каждый раз, когда, дойдя до конца участка, они поворачивали обратно, девочка приостанавливалась, чтоб посмотреть туда, где мама сидела со Стариком около баньки и они разговаривали. Кажется, говорила только мама, Старик слушал, быстро взглядывал ей в лицо и опять опускал голову. Через несколько шагов сиреневый куст все заслонял, и баньки им не было видно, девочка начинала волноваться и ускоряла шаги, чтоб поскорей вернуться на открытое место.
- Хочешь, я тебе принесу молока? - додумался Егор. - Холодное!
- Ай!.. - Девочка отмахнулась с раздражением, как от мухи. - Чего они там так долго? Слушай, мы можем подойти как-нибудь поближе, ну, туда, где твой Старик?
- Пойдем!
- До чего сообразительный!.. Ну, подойти, чтоб им не мешать. Мы узнаем... Может быть, они уже кончили разговор.
- Чтоб они нас не видели?
- Сообразил все-таки. Подумайте!
- Тогда надо вокруг дома, только там крапива.
- Я не боюсь.
- Я вперед пойду, буду приминать.
- Как хочешь, - сказала девочка равнодушным голосом и нетерпеливо подтолкнула его вперед.
По узкому коридору между боковой стеной дома и соседским забором они пробрались сквозь пышные, пахучие на припеке заросли. Осторожно ступая, прошли за смородиновыми кустами и очутились позади баньки, на самом ее углу.
Девочка отщипнула ягодку смородины, видно очень кислую, насильно ее разжевала, еле проглотила, но сделала вид, что придирчиво, внимательно выбирает себе еще одну, по вкусу.
Отсюда хорошо было слышно, как говорит Старик. Монотонно, с запинкой.
- ...Это, конечно, известно, как было, - неудачно сбросили парашютисток в лес. Летчик ночью сильно промахнулся, и одна девушка погибла, а другая, именно эта Леля Гедда, очень расшиблась, долгое время двигаться не могла. Лежала, осталась одна в лесу. И рация при ней. А третья пошла разыскивать своих и не дошла, тоже погибла, но в штабе партизанском через связных узнали, послали искать и нашли...
- Все верно, так и было, - быстро проговорила женщина.
- Очень тяжелое положение было в том районе, потери крупные, так что при ней остался только один человек, поскольку он к строевой службе был непригоден, раненый...
- Да, именно Духанин.
- Правильно, видите, как мы с вами одинаково знаем.
- Раненый, да. У него четыре пальца на руке взрывом гранаты были оторваны, знаю... И он родной ваш брат был?.. Вы сказали, единственный, родной?.. А вы его любили, правда? Ведь, бывает, и брат, а так, почти чужой. Когда он погиб, для вас это действительно было горе? Я вижу, что да, раз вы молчите, я вижу... А вы знаете, что вот такой, раненый, он ее на руках по болоту нес, не один день, она не могла вспомнить потом сколько - у нее все тогда мешалось от боли... И потом они вдвоем жили в землянке, на брошенной старой партизанской базе. Она лежала на боку, она сама даже повернуться долгое время не могла. Четыре месяца лежала и лежа работала на рации, выходила в назначенный час в эфир, а ваш брат был все время с ней. Лес вокруг них два раза прочесывали. Связные к ним с трудом пробирались, редко взрослые, чаще всего мальчишки из деревни - те все норки, все кочки на болоте знали и ничего не боялись. Вы все это знаете?
- Конечно... так я себе все и представлял.
- Не знаю, как вы себе представляете, только подумайте, если вы действительно любили своего брата... Ну, не так, как я, всем сердцем, мою Лелю-маму, а хоть краешком сердца. Нет, другой человек всего представить не может: ведь все эти месяцы они жили на самом краю гибели, работали, иногда голодали, и она, моя Леля Гедда, была почти парализована - кроме рук, совсем беспомощна, а он ее поворачивал, бинтовал, кормил, обмывал, как сиделка, нянька, свой последний платок, свою рубаху отдал и сам стирал ей... укладывал спать и под руку клал ей гранату, чтоб, если понадобится, сразу нашла в темноте... Вы понимаете, что после такого она помнила его всю жизнь, даже когда сказали, что он погиб...
Она замолчала, борясь со слезами, и Старик невнятно, успокаивая, пробормотал:
- Я понимаю... как же... Такая память в любом человеке сохраняется...
- Не понимаете! - с какой-то горькой досадой проговорила женщина устало. - Вы думаете, благодарность или что-то в этом роде? Ничего не поняли, я ничего не сумела... Да вам очень ли нужно, что я рассказываю? Это мне один раз в жизни хотелось все рассказать не совсем чужому для нее человеку, вы все-таки... - ее голос потеплел, - Ду-ха-нип. Это заветное слово было у нас.
Женщина вдруг радостно, с проснувшейся милой веселостью сказала совсем другим голосом: