- А она почему не спохватилась?

- Она?.. Она - это другое дело.

- Для вас другое. А для меня - приходится без паспорта из-за этого дела сидеть. А мне в командировку завтра охать. Я не жулик, вот мое служебное удостоверение, можете убедиться.

К счастью, старик так и не догадался предложить подождать возвращения Лины, это было бы самое худшее - встречаться с ней Артуру совсем не хотелось. Поэтому он снова стал нажимать на командировку до того настойчиво, что старик, видимо, поддался: стал пожимать плечами и оглядываться по сторонам, вроде как соображая, где бы поискать пропажу.

- Ну не в столовой же она его положила!

- Это не столовая. Моя комната считается...

- А ее?

- Я у нее никогда не роюсь.

- Ну раз такое положение! Может быть, где-нибудь прямо сверху... Попробуйте, а?

Старик посмотрел на него с тоской, видно, разговор ему был труден или отвлекал от чего-то.

- Ну подождите, - сказал он, встал, пошел в маленькую комнату и, нерешительно шлепая туфлями, стал там топтаться, переходя из угла в угол, перекладывая книжки и журналы и приоткрывая ящики.

Артур подошел и встал в дверях, наблюдая за поисками. Видно было, что так ничего никогда не найти, хоть педелю ищи. "Либо старик не в себе, либо притворяется", - подумал Артур, еле сдерживаясь, чтоб не нагрубить на прощание и не уйти, хлопнув дверью, как вдруг увидел знакомую белую сумку на молнии с самолетиком и пальмами и прочим, одну из тех, что на некоторых авиалиниях выдают воздушным пассажирам и что потом долго с удовольствием носят люди, никогда не летавшие на самолете.

- Это ее сумка, - сказал старик, заметив, куда он смотрит.

- Вижу, - сказал Артур так ядовито, что старик посмотрел на него с удивлением.

"Дурачок", - решил Артур.

Старик взялся за молнию, она была расстегнута, и сумка казалась пустой, но все-таки он выудил со дна солнечные очки, смятую косыночку, ее Артур сразу узнал, спичечную коробку с нарисованной на ней собакой - это он нарисовал ее, макая спичку в чернила, когда они были вместе на почте, и два сморщенных высохших зеленых яблока.

Все это старик доставал по очереди со дна сумки, задумчиво разглядывал и опять клал обратно, зачем - неизвестно.

Потом, что-то заметив, он засунул руку во внутренний кармашек, покопался там пальцами и вытащил плоский пакетик, завернутый в бумажную салфеточку. Это его, видно, удивило: он положил все, что захватил рукой, на стол и стал разворачивать салфетку. В ней оказались два бутерброда с сыром, то есть два куска булки, превратившихся в сухари, и два ломтика сыра, похожего на погнутые пластинки желтой пластмассы.

Старик прикрыл уголками салфетки бутерброды, отложил в сторону, и тогда стало видно, что под ними лежали две паспортные книжечки. Он развернул одну и отложил, развернул другую, из которой высовывалась узенькая бумажка.

- Тут бумажка какая-то. Это ваш?

- Вот видите. Все точно. Это квитанция, что уплачено за прокат... Вот и все. Большое спасибо!

С лестницы он сбегал, посвистывая. Он приготовился к чему-то гораздо худшему и, к удивлению, кроме облегчения чувствовал и что-то вроде легкого разочарования, что все так просто кончилось.

Итак, еще один раз в его жизни все обошлось без усложнений, теперь можно было оглянуться назад и посмеяться надо всем, что было, - собственно, именно над самим собой...

Дед, как и полагается, слегка комический персонаж. Припомнилось, как он шаркал щеткой по полу, собирая воображаемый мусор, пустоту, и пытался вымести ее на лестницу. В сумку его никто лазить не заставлял, - значит, про паспорт ничего не знал... Конечно, не знал, вытащил из бокового кармана пакетик и с ним прихватил лежавшие там паспорта. И заинтересовался, разворачивать стал пакет... Странно, откуда эти засохшие бутерброды? Наверное, она на дорогу приготовила и не съела. И забыла. Но чтоб столько времени не вспомнить, не заглянуть в сумку, которая висит кое-как, за одно ухо нацепленная на ручку стенного шкафа со вспоротым расстегнутой молнией нутром? Странно, но в общем теперь все равно...

Все равно. Но так заранее и с умыслом припрятанную вещь не оставляют.

Он внимательно осмотрел свой паспорт, вытащил квитанцию прокатного пункта и вспомнил сразу раскладушки, полученные под залог, шум моря и голубые мелкие цветочки, дрожавшие, пригибаясь от ветра, на песке, запрокинутое к солнцу спокойно-блаженное лицо загорающей Лины и совершенно ясно понял, что и мысли не могло быть такой: паспорт увозить, прятать. Не надо было ничего выяснять, просто все вспомнить и сразу себе ответить: нет, этого не было.

Дальше он постарался не додумывать, и как будто это ему удалось, он спокойно поужинал и лег спать, но утром проснулся с готовым выводом, настолько определенным, как если бы всю ночь сидел и думал.

А вывод был такой, что от него на душе становилось очень противно.

Что получилось, собственно? Пришел, выманил у старика паспорт, цап его в карман и удрал. Даже привета не передал. Старик чудаковатый, рассеянный, так вот воспользовался. Тьфу, противно!..

На работе он думал о работе, говорил о работе и работал, но внутри него кто-то продолжал додумывать все ту же историю, и, как только он вышел из подъезда и закурил, вывод опять был готов: нужно зайти к Лине, объяснить, вообще показаться, а не прятаться.

Как только это мужественное решение было принято, ему сразу полегчало, и он с чистой совестью начал откладывать его выполнение с завтра на послезавтра.

По привычке он сам подсмеивался над собой и даже придумал подходящий афоризм: "Никогда не откладывай на завтра то, что можно отложить на послезавтра..."

И наконец в субботу вечером он снова стоял перед дверью, прислушиваясь, не шаркнет ли щетка. Позвонил. Ничто не шелохнулось, он позвонил еще, но уже знал, что никто не откроет, чувствовалось, что квартира пуста.

"Ну что ж, я не виноват, раз никого нет, вот и все!" Но часа через два вернулся и опять звонил в пустую квартиру.

"Ну, нет так нет!" - с раздражением говорил он себе и на другой день опять поехал, звонил, прислушивался и ушел ни с чем.

- Ты что, вправду не знаешь?.. Ну брось!

Они сидели с Прягиным на стадионе и слегка охрипли от крика: минскому "Динамо", которое они не любили, неизвестно почему, забило гол московское "Динамо", которое они любили, тоже неизвестно почему, просто на поле шла игра, а на трибунах зрители играли в свою игру.

- Что ты говоришь?

- Прекрасно слышал. Значит, знаешь. Ну и все.

- Ты про что?

- Твое дело, я не мешаюсь, просто спросил. Виноват. Не лезу!

- Что ты там бурчишь и ежишься?

- Постой, смотри... Ну... ну!.. Эх, кому же этот дурак отдал?.. Хорошо проходил по краю... - На поле поутихло. - Или правда не знаешь? - Он отвернулся от игры и внимательно посмотрел в лицо Артуру. - Ну, про твою Лину?

- Мою!

- Ну, просто Лину. Все равно с ней дело плохо. Ты правда не знал? Она давно, оказывается, в больнице. Что-то скверное.

Артур вдруг увидел себя, как он сидит на стадионе, слышит крики, удары по мячу, смотрит на зеленое поле, и ему кто-то сказал про Лину, и он это выслушал и продолжает спокойно сидеть. Он видит себя со стороны, а сам где-то далеко в стороне и ждет, что будет дальше. Он спокойно спросил:

- Кто это тебе сказал?

- Жена того волосатого, Люка. Помнишь?.. Она ее навещала, что ли. Или собиралась... Жалко девочку, правда?

- Да что с ней, она говорила?

- Ну, что бывает, самое плохое... Да ведь это на прошлой неделе. Сейчас, может быть... жалко ее.

В тот же вечер, точно скованный досидев до конца футбола, он поехал опять, и старик оказался дома, сразу узнал в впустил его, и вот они опять, как в тот первый раз, очутились на тех местах за круглым столом. Покосившись, Артур увидел, что и сумка с белым самолетиком и зелеными пальмами так же висит с расстегнутой молнией, зацепившись одним ухом за ручку шкафа.