Да я все не то говорю! Все хочется что-то рассказать, а ничего не получается. Не думай, что у меня голова не того! Просто я сейчас думаю о жизни как о чем-то целом. С началом и концом. С точкой, а не многоточием в конце. Все равно скоро или через тридцать лет будет точка - представляю ее в целом. Может быть, коротковатая она у меня получится, а может, и ничего, но я не хнычу: что ж, у меня, кажется, все было... а дальше - поглядим... Ах, но слушай, я путаюсь, все не совсем то, что хочу сказать, ничего нельзя другому объяснить, ничего!
- Неправда, можно, я все, все понимаю.
- Капельку можно... Это как сквозь замерзшее стекло, надышишь, оттаишь теплыми губами маленький кружочек, и видно другого человека, а чуть перестал дышать и затянуло морозом, все исчезло, не процарапаешься...
- Надо с двух сторон дышать, вместе.
- Не знаю. Не пробовала, наверное. Не приходилось... Да это все я так болтаю.
- Неправда... Я все понимаю... Вот уж ты... у тебя уж маски никакой и никогда не было.
- Ну, как не было? Все это наше удальство, молодечество, наше насмешливое, презрительное превосходство над всеми, кто нам казался глупее, некрасивее, необразованнее, слабее, старее нас самих, надо всеми, кому не повезло уродиться такими, как мы!.. Помнишь Тоню! Я тебе ее показывала и говорила, мне теперь противно и стыдно об этом вспоминать...
- Тоня? А-а!.. Это какая-то тетка, кажется, у нее там роман был с кем-то!
- Да, да, вот я так и рассказывала: "тетка", "роман", и как получалось все смешно и пошло... Что прическа у нее вульгарная, что у них все это так обыденно и вроде некрасиво выглядело... снаружи - всякому видно... А на самом деле что мы знаем о них, об их таких долгих, трудных и несчастливых жизнях? Ни черта мы не знаем... Ну, кончились мои подхалатные бедные новости, ты что-то сказать хочешь? Расскажи.
- Я хотел спросить. Как будет все потом? Понимаешь?
- Потом. Понимаю.
- Тебе покажется странно, глупо... А я все думаю. Как ты думаешь? Когда-нибудь, потом. Вдруг мы поженимся?.. Ну просто чтоб быть вместе? Ну, потом, когда-нибудь?
- Когда-нибудь потом... - как-то безжизненно повторила она.
- Сам не знаю, как все случилось... Когда я маленьким был, мне хотелось ужасно подстеречь и заметить вот тот самый момент, как я засыпаю. Начинал засыпать в темноте и думал: ни за что не засну, пока не замечу, как это происходит. А просыпаюсь - уже светлое утро. Так же вот и... с этим. Узнаешь человека, не любишь, не собираешься любить и вдруг замечаешь, оказывается, ты его любишь. А как случилось?
- Проспал! - сказала она, спокойно улыбнувшись. - Да разве ты меня знаешь?
- Совсем не знал. Теперь все-таки знаю, немножко.
- А ведь уверяют, что так не полагается. Сперва надо хорошо узнать человека, а уж после его и полюбить можно.
- А оно так: сперва полюбишь, а потом уж начинаешь узнавать, кого же это ты полюбил.
- Очень смешно, что ты говоришь, а ведь это правда... Да и что ты узнаешь о человеке, не полюбив!
- Вот видишь! Ты про кого это сказала?
- Про всех. Мы же так себе просто сидим, рассуждаем.
- Я тебя все-таки спрашивал.
Какая-то одутловатая женщина лениво брела по аллее, подошла и остановилась перед их скамейкой, раздумывая, не присесть ли.
- Погуляй, погуляй, - сказала Лина. - Нам поговорить надо. - И женщина равнодушно побрела дальше.
- Это ты ей вафли носишь... Знаешь, наверное, это первое такое предложение за все время существования больницы. Значит, вдруг у нас будет "потом" и вдруг мы поженимся? - Она оживленно рассмеялась, заговорила, слегка даже закусывая губу, чтоб удержать смех. - Значит, так: потом?.. Наступит это "потом"!.. Мы вдруг поженимся! А вдруг я окажусь сварливой бабой, поскорее брошу работу и заведу склоки с соседками?
- Еще ты должна будешь меня стыдить, что я мало зарабатываю и сгубил твою молодость!
- Я буду шлепать по комнате в халате, засаленном на пузе сковородочным салом, буду со злости греметь на кухне посудой! Что еще? Ага, из волос у меня будут сыпаться шпильки: на ковер, в тарелки! Больше всего в тарелки!..
- Я буду выключать телевизор, чтоб лучше было слышно, как ты гремишь на кухне посудой...
Мало-помалу вспыхнувшее оживление болтовни угасло, они молчали, улыбки еще не успели сойти, когда она безучастно проговорила:
- До чего все будет хорошо... потом, ах, до чего... - И голос у нее странно потускнел, совсем изменился на протяжении всего одной этой фразы.
Он увидел, как она насторожилась, замерла. Пристальный, тревожный взгляд остановился на растрепанных кустах по ту сторону дорожки. На скулах проступили овальные белые пятна.
Какая-то опасность приближалась, накатывалась так реально, что он чуть было не вскочил, чтоб заслонить Лину, растерянно метнулся взглядом с ее лица на чащу кустов.
Она поняла его тревогу и с усилием улыбнулась неверной улыбкой, задерживая дыхание.
В кустах не было ни змеи, ни волка, ни разбойника с пистолетом, ничего не было. Она прикрыла глаза, показывая, что никуда и не смотрит.
Не зная, что делать, он растерянно взял ее руки, сложенные на коленях, на желтых коленях обвислого халата, с испугом чувствуя медленно заливающий их холод. Тонкие ледяные пальцы уцепились и с силой стиснули его пальцы, такие толстые и теплые.
Боясь пошевелиться, он сидел и ждал, чем кончится, с отчаянием сознавая, что у него из рук, прямо физически из рук ускользает самое дорогое что-то, может быть уже сама ее жизнь. Вот сейчас она начнет падать, он ее подхватит, понесет в корпус, там ее все равно отнимут у него. И потом?.. Не будет никакого "потом".
На минуту глаза у нее приоткрылись, напряженные от боли, невидящие, как будто они смотрели только внутрь, туда, где была боль, и не могли видеть ничего, кроме боли.
- Очень болит? - шепотом спросил он, сам мучительно напрягаясь всем телом, стараясь, чтобы ему самому хоть немного стало больно.
- Пда... жди... - невнятно, прерывисто выдохнула она.
Немного погодя ему показалось, что ее руки чуть-чуть потеплели... Нет? Да... чуть-чуть. Она в изнеможении перевела дух и заморгала, будто просыпаясь. Стала дышать ровно, и он мельком подумал, какое это, оказывается, счастье, что она так дышит, теплеют руки и она возвращается.
- Прошло. - Голос у нее стал тоже теплый и звонкий, как всегда, только усталый, точно после тяжелой работы, и он не сразу заметил, что она тихонько, без вздохов плачет. Головой она устало прислонилась к его плечу, от слабости, наверное, и чтоб он не видел ее лица.
- Страшно... Ой, как страшно... - всхлипнув, шепнула по секрету от кого-то. - И жалко... Увези ты меня отсюда, а?
Немножко еще погодя он вздрогнул, услышав едва слышный тоненький звук ее голоса, нарочно по-детски, как забавную считалку, напевавшего:
- Ой-вой-вой-вой-вой-вой-вой... увези меня домой!..
Не просохшим от слез голосом она напевала в шутку, подсмеиваясь над собой. И это было еще хуже.
Дедушка, который давно уже неторопливо прохаживался по боковой аллейке, снова появился на перекрестке, издали поглядел на них и после минуты колебания заложил руки опять за спину, видно, решил еще немножко пройтись. И опять скрылся за деревьями.
- Знаешь, завтра ко мне уже нельзя.
- Как это нельзя, это еще почему?
- Нельзя... Начнутся всякие эти штуки и потом сама операция. И уж тогда у них там все прояснится, что к чему. И пожалуйста, не будем больше об этом говорить.
- Почему ты сразу не сказала?
- Зачем?.. Вот мы с тобой пошутили, поболтали, и хорошо.
- Нет... Я, может быть, не то сказал: жениться, сейчас это, наверное, противно слушать. Я ведь что хотел?.. Что ты тогда думала? Я не приходил долго не потому, что забыл или не хотел, я просто откладывал, я все откладывал, черт меня поймет, почему я откладывал. А что ты в это время думала?.. Ужасно.
- Что тебе ужасно?
- Ужасно мне теперь представить, что ты обо мне могла подумать, имела право, нет, должна была думать! Поэтому тебе и противно все, что я говорю, да?