Вот тут-то я допустил главную ошибку: я попытался продолжить расследование в одиночку. Я хотел стать единственным автором сенсации. Поэтому я пошел к Мэттью Кубитту, моему боссу и владельцу «Вестника», лишь после того, как собрал исчерпывающие доказательства вины чиновников и набросал перечень статей, разоблачающих заговор, которые намеревался опубликовать в его газете.

Я рассказывал, что происходит в городе, а он сидел с непроницаемым, напоминающим маску лицом.

Когда я закончил, Кубитт изъявил желание проверить результаты моего расследования. Холодок в его голосе и явное отсутствие энтузиазма не насторожили меня. Я вызвал на откровенность многих людей, копнул глубоко, но не до самого дна. Мафия купила «Вестник». Позже я узнал, что Кубитту обещали место в сенате, если он будет петь под их дудку, и честолюбивый газетчик не смог устоять.

Кубитт попросил показать ему все материалы. По дороге домой меня остановила патрульная машина. Мне сказали, что со мной хочет поговорить комиссар полиции, и препроводили в полицейское управление.

Комиссар не стал ходить вокруг да около, а сразу взял быка за рога. Он выложил на стол десять тысяч долларов новенькими, хрустящими купюрами и предложил их мне в обмен на досье и отказ от дальнейшего расследования.

Не говоря о том, что я никогда не брал взяток и не собирался брать их в будущем, мне было предельно ясно, что благодаря этой истории мое имя в течение многих недель не будет сходить с газетных страниц, а другого такого случая утвердиться в газетном мире могло и не представиться. Поэтому я встал и вышел, по существу, сам накликал на себя беду.

Я отдал досье Кубитту и рассказал о взятке, которую предложил мне комиссар полиции. Тот взглянул на меня из-под нависших век, кивнул и велел приехать к нему домой в половине одиннадцатого вечера того же дня. К тому времени он обещал изучить мои находки и решить, что делать дальше. Полагаю, он сжег досье. Я его больше не видел.

Нина с самого начала знала о моем расследовании. Она испугалась до смерти, осознав, с каким огнем я играю, но потом признала, что я не могу упустить такой шанс, и во всем помогала мне.

Около десяти вечера я поехал к Кубитту. Провожая меня, Нина дрожала от страха. Мне тоже было не по себе, но я верил Кубитту.

Он жил в Палм-Бей. Дорога к его дому обычно бывала пустынна. Там-то меня и подстерегли.

Патрульная машина на большой скорости догнала меня, обошла слева и притерлась вплотную. Вероятно, они надеялись, что я сверну, собью ограждение и свалюсь в море. Но все вышло по-иному. Машины столкнулись, водителя-полицейского намертво зажало между рулем и сиденьем. Его напарник, однако, не пострадал и арестовал меня за опасную езду. Я понимал, что все подстроено, но ничего не мог поделать. Несколько минут спустя появилась вторая патрульная машина с сержантом Бейлиссом из отдела убийств. Потом никто так и не поинтересовался, что он делал на пустынной дороге. По его распоряжению раненого водителя увезли в больницу, а меня он повез в полицейское управление.

По пути Бейлисс приказал своему шоферу остановиться на темной улице. Он велел мне вылезти из машины. Шофер подошел сзади и заломил мне руки за спину. Бейлисс вытащил из ящичка на приборном щитке бутылку шотландского, набрал полный рот виски и прыснул мне на лицо и рубашку. Затем выхватил дубинку и стукнул меня по голове.

Я пришел в себя в камере. Раненый полицейский скончался в больнице. Мне дали четыре года. Мой адвокат сражался, как лев, но ничего не добился. Когда он представил доказательства заговора, от них просто отмахнулись. Кубитт показал под присягой, что никогда не получал моего досье и вообще давно хотел избавиться от меня, потому что я был посредственным репортером и к тому же пьяницей.

Отбывая срок, я постоянно возвращался к мысли о том, каким же я был идиотом. Только безмозглый кретин мог прийти к выводу, что ему по силам в одиночку свалить городскую администрацию.

Мало радости доставило мне известие о том, что комиссару полиции пришлось уйти в отставку, да и многие чиновники покинули свои посты. Выступление моего адвоката не прошло бесследно, и мафия решила обосноваться в другом месте. Но мне это не помогло. Я ведь получил четыре года за то, что убил полицейского, управляя машиной в пьяном виде.

И вот три с половиной года спустя меня выпустили на свободу, а я умел лишь писать газетные статьи. Кубитт внес меня в черный список, и это означало, что я не смогу работать в редакциях. Оставалось подыскать новую профессию, и я понятия не имел, чем же заняться. До тюрьмы зарабатывал я неплохо, но деньги у меня не задерживались. И Нина, конечно, не могла прожить на наши сбережения, когда меня посадили за решетку. Я очень волновался, как она там без меня, но упрямо настаивал, чтобы она мне не писала. Я не мог смириться с тем, что мерзкий толстяк-тюремщик будет читать ее письма.

– На что она жила? – спросил я Реника. – Как она?

– Нормально. Да ты в этом не сомневался, не так ли? Она теперь художница. Расписывает керамические горшки и вазы и выручает за это довольно много денег.

Он свернул на мою улицу. При виде бунгало к горлу подкатил комок. На тротуарах не было ни души. Лишь дождь хлестал по асфальту.

Реник притормозил у ворот.

– Еще увидимся. – Он сжал мою руку. – Ты счастливчик, Гарри. Я бы хотел, чтобы кто-нибудь ждал меня, как Нина.

Я вылез из кабины. Не оглядываясь на Реника, пошел по знакомой дорожке. Дверь распахнулась. На пороге стояла Нина.

Примерно в половине седьмого утра на седьмой день освобождения из тюрьмы я проснулся, как от толчка. Мне снилось, что я снова в камере, и прошло какое-то время, прежде чем я понял, что нахожусь в нашей спальне, а рядом спит Нина.

Я лежал на спине, смотрел в потолок и размышлял, как и в предыдущие дни, о своих планах на будущее. Прежде всего требовалось ответить на главный вопрос: как я собираюсь зарабатывать на жизнь? Я уже попытался обратиться в редакции. Как я и ожидал, работы для меня не нашлось. Щупальца Кубитта проникли всюду. Самая заштатная газетенка шарахалась от меня, как от прокаженного. А больше я ничего не умел. Я мог лишь писать, да и то был не сочинителем, а репортером. Чтобы написать статью, мне требовался фактический материал. Но ни одна газета не решалась воспользоваться моими услугами.

Я взглянул на Нину.

Мы поженились за два года и три месяца до того, как я угодил за решетку. Тогда ей было двадцать два, а мне двадцать семь.

Ее лицо цвета слоновой кости обрамляли темные вьющиеся волосы. Мы оба сходились в том, что ее нельзя принять за эталон красоты, но я заявлял и до сих пор остаюсь при своем мнении, что из всех встреченных мной женщин Нина, без сомнения, самая эффектная. Всматриваясь в ее спящее лицо, я видел, сколько лишений выпало на ее долю. Натянулась кожа у ее глаз, опустились уголки рта, на лицо легла печать грусти: ничего этого не было до того, как я попал в тюрьму.

Она пережила трудное время. На нашем счету было три тысячи долларов, но они разошлись очень быстро: гонорар адвокату, последний взнос за бунгало, и ей пришлось искать работу.

Нина сменила несколько мест, прежде чем, как и говорил Реник, в ней раскрылся талант художника и она начала расписывать керамику для хозяина маленького магазинчика, который продавал эти горшочки и вазы туристам. Прошлый год она зарабатывала в среднем по шестьдесят долларов в неделю. Она полагала, что нам этого могло хватить хотя бы на первое время, пока я не найду работу.

На моем банковском счету оставалось двести долларов. Когда они иссякнут, мне придется просить у нее денег на проезд в автобусе, на сигареты и все прочее. При одной мысли об этом меня передергивало.

Отчаявшись, я пытался устроиться даже на временную работу. Я был согласен на что угодно, лишь бы добыть какие-то деньги.

Прошатавшись по городу почти весь день, я вернулся домой с пустыми руками. Меня слишком хорошо знали в Палм-Сити, чтобы предлагать физическую работу.