Настал день, и Линда запела. Это было даже не пение, а скорее декламация. Она удивительно размеренно произносила заученные реплики на непонятном языке, и голос ее был неестественно высоким, и казался неживым. В паузах она наигрывала короткие музыкальные фразы. На тот момент, когда в школе ее сочли неудачницей, она только начала изучать ведовскую нотную запись. Помнила лишь отдельные знаки, но знакомили ее со всем алфавитом. Оставалось надеяться на то, что память хранит все, что в нее когда-то попадало.

К тому же нам невероятно повезло: она вспомнила фрагменты партитуры ведуньи из Блока. Возможно, ее учили именно этой мелодии. Соответствие, разумеется, заметил Берндт. Моего ассоциативного мышления на это бы точно не хватило, а Линда после всех моих экзерсисов вообще все чаще напоминала интеллектом двенадцатилетнего ребенка - именно в этом возрасте она заканчивала обучение. Теперь у нас были фрагменты звуков и соответствующая им нотная запись. Точнее, не у нас, а у Берндта, поскольку расшифровка - по его части.

В двух древних партитурах, что были у нас, некоторые куски совпадали знак в знак. Запись партии вокала оказалась замысловатым фонетическим письмом. Для каждого звука обозначался тон, громкость и фонема. Берндт заставлял Линду петь так и этак, слушал, сопоставлял, строил какие-то диаграммы, писал программы для перебора вариантов. Я отдыхал. И теперь уже я начал нервничать, придумывая разные способы, которыми Герберт или Мытарь могли бы нас найти. Потом Берндт стал звать меня послушать те или иные фрагменты и оценить их с программаторской точки зрения.

Возникла и еще одна проблема. Программатор не граммофон, при работе он должен подгонять звук под определенного человека. Линда этого не умела. А научить ее было бы очень непросто. На это ушло бы полгода, а то и год. Правда, ей надо было спеть одну единственную партитуру, но зато в расшифровке уверенности не было. Решили, что я буду ей дирижировать - давать указания жестами прямо во время работы.

* * *

- Докар!

- Что?

- Ага, попался!

Открылась тайна моего имени. Его звук встречался в партитуре. И Берндт был совершенно убежден, что алгоритм не подействует на человека с другим именем. Нужно было откликаться на это имя с младенчества, чтобы даже тело знало: "Докар - это я". Значит, я действительно нашел наследство Рамашкази. И я действительно был единственным человеком, способным его получить.

И еще это значило, что дирижировать я не мог. Дирижировать придется Берндту. Азы программаторства он знал, теперь я его срочно натаскивал нюансам. Он схватывал с удивительной скоростью, а все остальное время посвящал расшифровке и опытам с Линдой. По-моему, он вообще не спал. Глаза у него ввалились, но, полагаю, недели через две мы были бы готовы совершить попытку.

* * *

Берндт вбежал с телефоном в руках:

- Уходим. Время вышло. Нас ищут, пока в соседнем поселке.

- А... Откуда...

- Верные люди предупредили. Я готовился.

- Господи... Опять в бега!?

- Нет. Поздно. Время бегов кончилось. Найдем нору и начнем действовать.

- Как?

- Введем тебе алгоритм, как же еще!?

- Но вы не готовы!

- А мы постараемся.

- У вас ни шиша не получится!

- Если так, то тебе не повезло. Да и нам тоже.

- Мы же даже не знаем, как эта штука действует!

- Вот и узнаем.

Мы погрузились в машину, взяв только самое необходимое - лютню, деньги, кое-что из одежды и еды. Откуда взялась машина - я не знал. Берндт где-то купил или украл. Мы поехали поперек асфальта - в лес, благо, стояло лето, и проселки были сухи. Пропетляв до вечера, мы остановились на поляне, подкрепились припасами и приступили к сеансу.

Линда Лу взяла лютню, Берндт Ошима сел напротив нее, разложив перед собой распечатки и диаграммы, а я, Докар Ричард Дональд Петров, лег на спину и закрыл глаза. Открыв их, я ожидал увидеть бригаду монтажников. Ресет лучшее, на что можно рассчитывать, если в твою голову лезет чокнутый дилетант с лютней на перевес.

- Докар!

- Да.

- Открой глаза!

- Что?

- Ты меня слышишь?

- Да.

- Сожми кулак.

Я сжал.

- Открой глаза. Ты меня узнаешь?

- Чирок.

- Какое сегодня число?

- Ну, началось! Ты получше ничего придумать не мог? Почему всегда спрашивают, какое число? Ты что, Берндт, не знаешь, что я всегда в числах путался!?

- Ты в порядке?

- В полном. Вроде бы.

Берндт, конечно, чувствовал, что я нервничаю. Я был близок к шоку. То, что я чувствовал внутри себя, было настолько странным, настолько громадным, настолько чуждым и непривычным, что я запаниковал.

- Эй! Док! Что ты чувствуешь?

- Видишь ли, Берндт... - я сел, - что-то изменилось. Я не знаю, как это назвать, но... оно меня пугает. Оно меня так пугает, что если б у меня появился на груди разъем, а в пупке винтик, я бы испугался меньше.

И, можете не верить, но при этих словах я непроизвольно ощупал свою грудь. Пупок, правда, проверять не стал - спохватился.

- Сопли отставить! - встряхнул меня Берндт, - Какие возможности? Новые возможности появились?

- Нет.

- Откуда ты знаешь? Ты пробовал?

- Ааа... Знаю. Понимаешь, эта штуковина, она как дверь. Ее еще надо открыть.

- Ну, так открой.

- Я боюсь. Это слишком велико. Там... Там может быть... что угодно.

- Боится он! Вира-майна! Ты знаешь, сколько тебе жить осталось? Ты знаешь, блин, сколько нам всем жить осталось?

Я не понял, о чем он говорит, и машинально спросил:

- Сколько?

Берндт закатил глаза, что-то прикидывая в уме, и сказал:

- Три дня, максимум. Через три дня нас возьмут, что бы мы ни делали. Мытарь и Герберт объединились. Я не вижу, как мы могли бы ускользнуть.

Мы сидели на ковриках посреди живописной поляны. Линда спала, как младенец. Была ночь, все вокруг дышало таким покоем, что поверить в опасность было непросто. Но я не видел никаких оснований сомневаться в его расчетах. Мы были не на пикнике. И мы не были компанией школьников. Дама наша была сумасшедшей ведуньей, мой друг - живым компьютером, а у меня в сознании ворочалось нечто, страшное, как тайная комната Синей Бороды.

- Давай, Док! Запусти эту штуку! Открой дверь!

- Хорошо. Сейчас.

Я сосредоточился. Действительно, вернее всего было сказать, что это дверь, которую можно открыть. Я потянулся к ней своим существом и почувствовал реакцию. Нечто, вроде вопроса. Дверь не поддавалась.

- Берндт, она не открывается. Нужен ключ.

- Фамильный ключ?

- Ну да, - я тоже вспомнил послание пра-пра-прадеда на медной табличке, - Фамильный ключ. Только где его искать?

Я почувствовал себя страшно усталым. Опять поиск. Все сначала. Только времени уже нет.

- Не надо ничего искать. Он же в нашей старой квартире. Ты не помнишь?

- Ты о чем? Я ничего не понимаю.

- Фамильный горячий ключ. Ты сам его так называл. Это твой старый самовар. Помнишь? Ты его даже разжигал однажды, на праздник.

- Саомвар!? Ты что, опух? Погоди, Господи, ну конечно! - у меня действительно был древний угольный самовар. И у нас в семье его действительно называли "наш фамильный горячий ключ". Почему-то это считалось смешной шуткой, - Но нас же там ждут!

- Засады там быть не должно. Там жучки и камеры, или еще что-нибудь в этом роде. Если войдешь, схватишь самовар и сразу уйдешь, скорее всего, никто приехать не успеет.

* * *

Идиотизм нарастал. Надо залезть к черту в пекло, причем за старым самоваром, который уже начал подтекать. Хорошо хоть не за примусом.

Перед тем, как нам отправиться, Берндт долго смотрел на спящую Линду в тяжелом раздумье. Мне его взгляд не понравился, но сомнения я понимал. Если она попадет к Герберту или кому-нибудь еще из этой компании, из нее вытрясут все. Даже больше, чем смогли мы. Если же ее не останется среди живых - кто знает, может быть, она нам еще понадобится. Может быть, она последняя ведунья.