Фридун молча сел, теряясь в догадках.

- Глубоко изучив и всесторонне рассмотрев дело, я пришел к выводу, что во имя правды и справедливости следует освободить вас из заключения, продолжал серхенг Сефаи все тем же доброжелательным тоном. - Да, да, во имя правды и справедливости! Ведь в нашем деле правда и справедливость должны стоять на первом месте, А человек должен жить ради добрых дел и получать удовлетворение от своих добрых поступков. Не так ли, господин Фридун?

- Конечно! - только и мог выговорить в ответ Фридун, пораженный переменой, происшедшей в серхенге.

Серхенг поднялся из-за стола, подошел к Фридуну и протянул ему руку.

- Видите ли, господин Фридун, - сказал он почти заискивающе, - я давно уже убедился в том, что вы не виновны, и даже заготовил соответствующее решение. Но проведению этого, решения препятствовала деспотическая натура Реза-шаха, человека лишенного, к сожалению, совести и чести. Быть может, вы не верите тому, что я говорю? Но это истинная правда. Сегодня мне наконец удалось вырвать у начальства согласие, и я спешу поздравить вас: вы свободны!...

И серхенг вручил ошеломленному Фридуну пропуск на право выхода из тюрьмы.

- Я надеюсь, - продолжал серхенг с улыбкой, - что после этого мне удастся встретиться с вами в иных, более приятных условиях. Ведь мы, можно сказать, старые друзья. Не так ли?

- Прощайте... старый друг! - сказал Фридун и, взяв пропуск, направился к выходу,

Серхенг пошел проводить его. Вдруг Фридун, как бы вспомнив что-то, остановился и повернулся к нему.

- Я хочу вас спросить, серхенг.

- Сделайте милость.

- Как-то в мою камеру был помещен один умалишенный. Как вам известно, он мой дядя. Это несчастный, забитый человек. Где он? Что с ним?

Некоторое замешательство отразилось на лице серхенга.

- Господин Фридун, - начал он уклончиво, - это был старый, больной человек. Мы, конечно, лечили его, но не могли вылечить. Спустя два дня после перевода из вашей камеры старик скончался.

Не говоря более ни слова, Фридун вышел из кабинета. Он спешил поскорее вырваться из этого ада.

Голубое небо, чистый воздух наполнили грудь Фридуна невыразимой радостью; кажется, он мог бы птицей взвиться в поднебесье: его распирало желание обнять покрытые пылью чинары и целовать каждый их лист.

Есть ли на свете что-либо более желанное, более сладостное, чем воля?!

Фридун и прежде любил мечтать, вглядываясь в далекие горизонты, в синее бездонное небо, но никогда земля и небо не вызывали в нем столь восторженной, столь светлой, как бы благоухающей радости.

Ему показалось странным, что в городе так много военных и больше обычного автомобилей. Чтобы уразуметь причину этого, он обратился с вопросом к первому прохожему.

Тот с удивлением оглядел его и, в нескольких словах рассказав о последних событиях, спросил:

- Откуда ты, братец?

- Из крепости Гасри-Каджар.

- Скоро, бог даст, она будет снесена! - уверенно сказал прохожий.

Волнение Фридуна усилилось, когда он приблизился к дому Ризы Гахрамани. Время, прошедшее после той ночи, когда его бросили в темницу, показалось ему равным десятилетию.

Фридун быстро взбежал по лестнице знакомого дома. Открыла ему старая хозяйка. Не веря глазам, она застыла на месте; но после минутного оцепенения бросилась к нему и стала целовать.

- Слава богу! Слава богу! - бормотала она, вытирая слезы. - Вернулся живой! Дай бог, чтобы отворились двери всех тюрем, чтобы радость стала общим уделом!

Расспросив хозяйку о ее житье-бытье, Фридун справился о Ризе Гахрамани. Женщина сказала, что дома он бывает редко - все занят.

- Ни дня, ни ночи не разбирает, - махнула она рукой. - Говорит, шаха скоро прогонят и для всех будет свобода. Вот тогда народ будет избавлен от полицейских и жандармов. Немцы, какие были все сбежали. Из наших господ тоже многие уезжают туда, - она показала на юг. - Народ боится только одного как бы англичане опять не замутили все. Никак не дадут людям спокойно заняться своим делом.

Затем добрая женщина согрела воды, дала Фридуну смену белья и костюм Ризы Гахрамани и Фридун поспешил к Курд Ахмеду.

Он шел, с любопытством озираясь вокруг. И улицы и люди казались ему какими-то новыми, особенными. В движениях, в голосе, в глазах людей он угадывал предвестие чего-то важного, большого; казалось, все ожидали только призыва, сигнала к бою, чтобы пойти на приступ против гнета и деспотии.

Эти наблюдения еще более воодушевили Фридуна. У него было одно желание - организовать, сплотить тысячи и миллионы обездоленных, но мужественных людей, готовых, как он, к смертельной схватке с шахской деспотией, с засильем империалистических держав.

Курд Ахмед был в кабинете Хикмата Исфагани и информировал его о торговых делах, когда в дверях появился Фридун. Курд Ахмед с трудом скрыл от Хикмата Исфагани охватившую его радость.

- Будьте любезны подождать немного, сударь! - обратился он к Фридуну, как к незнакомому посетителю.

Но Хикмат Исфагани неожиданно сам поднялся навстречу Фридуну.

- О, господин Фридун! Рад видеть тебя. Садись, садись! Оба мы сидели в тюрьме этого подлеца, сына собаки. Я приму тебя, компаньоном в мое дело. Мы должны быть друзьями и работать совместно. Ты - демократ, и я - демократ. Мы не должны более выпускать из рук знамя свободы. Присаживайся, друг!

Фридун сел, но не мог скрыть презрительно-насмешливой улыбки.

- Знаю, чему ты улыбаешься, - сказал Хикмат Исфагани. - Мы коммерсанты, и ничто не ускользает от нашего острого взгляда. Уж, верно, думаешь про меня, что и этот мерзавец суется в ряды демократов? Но, клянусь аллахом, что за все двадцать лет пехлевийской деспотии я был в душе демократом. В стране должна быть полная свобода. Мы должны свободно закупать товары в Америке, Англии, Франции, - тут он остановился на мгновение и продолжил: - и в Советской стране. Нет, что ни говори, но сладость свободы ни с чем не сравнить!

- Но вот о земле вы ничего не говорите, господин Хикмат Исфагани, рассмеялся Фридун. - А ведь первое условие демократизма - это скорейшая передача помещичьей земли крестьянам.

- Ну что же, - с полным хладнокровием ответил Хикмат Исфагани, рассмеялся Фридун. - А ведь первое условие де - и поставим вопрос о земле. Мы найдем законные способы разрешить и этот вопрос.

- С самого начала хочу предупредить вас, сударь, что за подлинную демократию у нас еще будет с вами война, - заметил Фридун.

- Милый друг, зачем нам война? Присмотримся к Америке, к Англии и постепенно будем вводить такую же демократию у себя.

- Но имеется ведь и другая демократия! О ней вы не упомянули, господин Исфагани.

- Знаю, знаю, о какой демократии ты говоришь. Советская демократия? Нет, мой дорогой, она у нас не пройдет. В нашей стране такая крайняя демократия невозможна. Нам больше всего подходит английская, американская демократия...

- А разве не английская и американская демократии довели Иран до края пропасти? Сорок лет народ изнывает под тяжестью этой "демократии".

- В будущем меджлисе обсудим и это, сударь. Пока всего хорошего! Дай бог вам здоровья.

- До свидания! - усмехнувшись, ответил Фридун и вышел вслед за Курд Ахмедом.

Пройдя два шага, Курд Ахмед остановил Фридуна.

- Постой-ка! Дай поглядеть на тебя! Ведь ты вырвался из рук палачей. Спасся из-под ножа мясника! Как я счастлив! - И Курд Ахмед, не выдержав, бросился обнимать товарища.

- Слышал? - спросил Фридун, кивнув в сторону кабинета Хикмата Исфагани. - Борьба еще впереди. Низложением Реза-шаха страна еще не получит действительной свободы.

- Конечно! - ответил Курд Ахмед. - Настоящая борьба только начинается. Это будет трудная и жестокая борьба.

Курд Ахмед подробно рассказал Фридуну о международном и внутреннем положении, о ходе военных действий, о работе организации и, наконец, о людях - Хавер, Араме, Ризе Гахрамани, Фериде и многих других.