Был час наиболее оживленной торговли.
Хикмат Исфагани шел с удивительной для его жирного тела легкостью, казалось, не слыша всех этих выкриков. Он шел, беспрерывно отирая носовым платком пот со лба, с подбородка, на затылке. Одет он был в костюм из тонкой чесучи. На голове у него была панама, которая делала его похожим скорее на европейского туриста, чем на иранского помещика и коммерсанта.
При виде этой важной особы люди, не знавшие его, испуганно сторонились, давая ему дорогу. Отвечая на приветствия изредка встречавшихся ему знакомых, он слегка приподымал панаму и той же надменно-равнодушной и медленной походкой шел дальше.
Свернув налево, к главной своей конторе, и поставив ногу на первую ступеньку небольшого крыльца, Исфагани привычным движением поднял к глазам левую руку с золотыми часами. Он самодовольно улыбнулся: часы показывали девять часов пятнадцать минут.
В течение десяти последних лет он ежедневно поднимался по ступенькам точно в это самое время.
Хикмат Исфагани прошел через узкий коридор в большую комнату, которая выходила широкими окнами на просторный, покрытый цветами двор. У входа его встретил служитель и распахнул перед ним двери.
Войдя и сняв пиджак, Хикмат Исфагани сел за стол и, послав служителя за Курд Ахмедом, начал просматривать пачку свежих газет и журналов.
Взгляд его остановился на иностранном отделе газеты "Эттелаат" от 25 июня 1939 года; пробежав глазами сообщения о напряженной политической обстановке, созданной немцами на границе Польши и вокруг Данцига, Хикмат Исфагани приступил к чтению речи Геббельса.
В это время в комнату вошел Курд Ахмед.
- Садитесь, сударь! - обратился к нему Хикмат Исфагани и указал место. - Послушайте требования Геббельса: "Франции и Англии не удастся отделаться от колониальных требований Германии... Германия не допустит вмешательства Англии в дела Центральной Европы, потому что последняя не входит в сферу английских интересов..."
Хикмат Исфагани отложил газету и посмотрел на Курд Ахмеда.
- Как вам кажется, сударь мой? Не пахнет ли тут кровью? - И, не дожидаясь ответа, продолжал: - Да, в воздухе пахнет кровью. И нам надо держать ухо востро! Коммерсант, который сегодня не будет знать, что придержать на складах и что выпустить на рынок, завтра будет оглашать небо воплями...
Курд Ахмед сообщил своему патрону об увеличении спроса на шерстяные ткани и предложил выпустить на рынок английских шерстяных товаров на двести тысяч туманов.
- Ни в коем случае! - прервал его Хикмат Исфагани. - Этого нельзя делать. Наоборот, надо закупить на рынке весь наличный товар и запереть в складах. Война обесценивает не товары, а деньги. Надо придержать товар, забить им склады.
Хикмат Исфагани позвал служителя.
- Кальян! - приказал он ему и снова занялся газетами. Курд Ахмед пристально разглядывал этого человека, который выдвинулся еще при провозглашении первой иранской конституции и с тех пор непрерывно играл видную роль в политической жизни страны.
Хикмата Исфагани несколько раз избирали депутатом меджлиса. Одно время он занимал даже кресло премьер-министра. Активный участник игры, которая велась вокруг иранского престола, он в прошлом принимал участие в изгнании Мамедли-шаха Каджара, в утверждении власти его сына Ахмед-шаха и последовавшем затем его низложении; ему принадлежало видное место в кругах, которые подчиняли иранскую политику интересам то Англии, то Америки, то Германии, а то и всех трех государств одновременно.
Вместе с тем он завоевал репутацию сторонника "умеренной политики", "политического равновесия". Эти понятия имеют в представлении реакционных политических деятелей Ирана вполне определенный смысл. "Умеренная политика" и "политическое равновесие" в Иране понимаются как политика обеспечения домогательств конкурирующих в Иране иностранных государств. Эта политика, противоречащая интересам развития и роста самого Ирана, открывает огромные возможности обогащения, расширения торговли, увеличения прибылей многочисленным дельцам типа Хикмата Исфагани.
Наряду с личными, чисто материальными выгодами эта политика завоевала Хикмату Исфагани прозвище "патриота", "друга Ирана", что помогало ему при осложнении политической ситуации и обострении внутренних противоречий. В такие моменты он выходил на арену уже не в качестве сторонника "умеренной политики" и крупного коммерсанта, а в качестве "иранофила", "друга Ирана". Он открывал "борьбу" против реакционных кругов, становился в "оппозицию", выступал в печати с левыми лозунгами и начинал заигрывать с прогрессивными силами. Иногда он шел даже на союз с этими силами, чем запугивал своих противников из своего же лагеря, заставляя их идти на уступки, и, с другой стороны, в подходящий момент с изумительным вероломством предавал своих прогрессивных союзников, призывая уничтожать их силою оружия.
В Лондоне, Париже, Берлине, Нью-Йорке и во всех более или менее крупных центрах Европы у него были свои агенты и свои покровители, с которыми он поддерживал постоянную связь. В самом Иране этот помещик и коммерсант слыл вторым богачом после Реза-шаха. В Тебризе, Реште и Мазандеране он имел ковроткацкие фабрики. Все это создавало ему исключительно выгодные позиции в политическом мире. Трудно было найти какое-либо звено в правительственном аппарате - будь то иранский парламент - меджлис или кабинет министров, которое было бы вне сферы его влияния. Даже такой деспот и самодур, как Реза-шах Пехлеви, вынужден был считаться с ним...
Вошел служитель с ширазским кальяном и поставил его перед Хикматом Исфагани.
- Ах, как хорошо! - с удовольствием проговорил Хикмат Исфагани, затянувшись охлажденным в воде дымом, и глубоко вздохнул.
Потом он вернулся к прерванному разговору о политике.
- Общее состояние представляется мне запутанным. Немцы требуют жизненного пространства, требуют колоний. Польша и прочие европейские государства, думая о завтрашнем дне, в ужасе дрожат перед неизвестностью. Англичане охвачены тревогой за сохранение своего господства и влияния. Большевики хотя и ведут себя спокойно, но одно их существование внушает страх... Нет, мир окутан туманом. Именно поэтому в нашей стране нужны спокойствие и порядок. Надо заткнуть рты всяким авантюристам и носителям вредных мыслей!
Очевидно, эти размышления напомнили ему об Азербайджане и о случае в деревне.
- Что вы сделали с тем большевиком, который поднял шум на гумне? спросил он Курд Ахмеда. - Помните, сударь мой? Как его звали?
- Не помню! - проговорил Курд Ахмед, стараясь скрыть замешательство. Но можете быть спокойны, сударь! От старшего жандарма Али, которому я передал этого большевика, даже змея не уйдет живой из рук!
- Все же вы сообщите серхенгу Сефаи. Этим жандармам, ни старшим, ни младшим, доверять нельзя. Стоит показать им уголок сотенки, как они родную мать продадут. Сообщите серхенгу!
- Слушаюсь! - сказал Курд Ахмед и пошел к выходу, но Хикмат Исфагани, не вынимая мундштука кальяна изо рта, остановил его:
- Подождите, сударь! У меня к вам дельце!
Курд Ахмед нехотя вернулся на свое место.
- Извольте!
Хикмат Исфагани, вытянув ноги, удобно расположил в кресле жирное тело и еще глубже затянулся кальяном.
- Дела у нас, сударь, немного осложнились, - начал он. - Получена телеграмма. Товары наши прибыли из Швеции и застряли в Басре. Нечего и говорить, что доверять иракским жуликам не приходится... Могут воспользоваться царящими повсюду неурядицами и присвоить чужое добро. Что вы скажете?
Курд Ахмед сразу не мог понять, к чему клонит Хикмат Исфагани, и ответил сдержанно:
- Если прикажете, можем послать туда человека.
- Кого, вы думаете, можно послать в Басру? - спросил он.
- Можно господина Саршира... Человек он расторопный.
- Не надо... увлечется там опиумом и осрамит нас, - сказал Хикмат Исфагани и, вдруг оставив кальян, выпрямился в кресле. - А что, если этот труд возьмете на себя вы, сударь? Поезжайте хоть завтра! - И Хикмат Исфагани решительно поднялся. - Счастливый путь! - сказал он весело. - В случае каких-нибудь осложнений дайте депешу. Я просил мистера Томаса, и он приготовит соответствующее письмо. Я думаю, что затруднений не будет...