Я шла домой пешком, повторяя про себя: "Я очень хорошая учительница...". Пятницкая велела мне зайти к ней в июне: она подберет мне место в детской школе. В старших классах. В старших классах детской школы!

У меня был ключ, но я позвонила - так, что разбудила детей. В двенадцать часов ночи мы устроили царский ужин с баклажанной икрой, которую я купила по дороге, и кормили этой икрой детей. Им было уже два с половиной года, но животы у них разболелись, и все воскресенье я отпаивала их рисовым отваром.

В понедельник я вошла в школу походкой очень хорошей учительницы. На стене висел выговор. Абсолютно не помню, за что.

- Карл Иваныч! Это несправедливо! За что?

- А штопы не саснафалась, - сказал он миролюбиво.

ПЕДСОВЕТЫ

В учительской я чувствовала себя обманщицей. Это началось в первый день, когда старая учительница литературы Евгения Васильевна Сазонова спросила, как меня зовут. Я была готова к этому вопросу в классе. Всю ночь я просыпалась с мыслью о том, как войду и скажу: "Меня зовут Наталья Григорьевна. Мы с вами будем заниматься русским языком и литературным чтением...". Об учительской я не подумала, и на вопрос Евгении Васильевны твердо ответила; "Наташа". Она не улыбнулась, только спросила: "А по отчеству?" - и заговорила о деле: - "Так вот, Наталья Григорьевна, нам нужно составить вместе поурочное планирование уроков на четверть...".

Планирование уроков на четверть! Не знаю, чья это была бредовая идея, потом, в других школах, такого планирования не требовали. Но думаю, что идея была централизованная: основы этого планирования мы списывали в институте усовершенствования учителей.

Тогда я, конечно, поверила, что без этого никак нельзя, и еще острее почувствовала себя обманщицей. Мы принялись за дело. Это была чисто формальная, бессмысленная работа: нельзя планировать уроки на три месяца вперед - эти планы ломаются через неделю.

И все-таки эта работа мне помогла. Потом, когда с меня никто ничего не спрашивал, я для себя распределяла часы на тему вперед - не на четверть и не на полугодие, конечно, а на тему - это помогало. Многое из того, что нас заставляли делать формально, оказывалось полезным, если отказаться от чрезмерного - но отказываться надо было научиться.

Мне было интересно в учительской. Это была длинная узкая комната. У двери справа стоял стол завуча Ивана Федоровича, возле которого всегда толпились ученики. Можно было пробиться через толпу, чтобы попасть в дальнюю часть комнаты, где за круглым столом проверялись тетрадки, на продавленном диване обсуждались семейные дела и время от времени возникали споры об учениках. В школе работали хорошие люди. Иногда я думала: почему в этой школе все учителя такие добрые, мягкие? Теперь это понятнее: властному человеку было не сработаться с папой Карло - властные уходили. Завуч Иван Федорович преподавал географию. У него тоже были близнецы, пятилетние, - это обстоятельство меня погубило. Иван Федорович не сочувствовал мне нисколько подумаешь, близнецы! Он-то знал, что и близнецы вырастают не хуже остальных детей.

Он пришел ко мне чуть ли не на третий урок. Мы разбирали рассказ Толстого "После бала". Иван Федорович, сопя, сидел на задней парте и слушал мои разглагольствования. В учительской он посмотрел на меня сквозь очки и сказал вполне определенно, что учителя из меня никогда не получится. Захлебываясь ревом, я бегала по своей громадной кухне и курила. В коридоре муж кричал в телефон:

- Мама, она опять курит одну за другой! Мама, у нее молока нет... чем кормить?

Приехала моя спокойная, сдержанная, моя любимая свекровь. Тогда я ее скорее боялась, чем любила. Большими мягкими докторскими руками она осмотрела детей. Потом без симпатии оглядела мое зареванное лицо, мельком сказала: "Будет из тебя учительница". Вынула из портфеля бутылочки с молочной смесью и уехала. К утру молоко появилось.

Отныне я работала для Ивана Федоровича. Каждую среду я неслась в институт усовершенствования учителей, - там красивая старуха-методистка, помнившая девочкой мою мать, объясняла, как научить взрослых людей грамоте. Я завела конверты - на каждом была фамилия ученика, внутри конверта лежали карточки со словами, в которых этот ученик делает ошибки. Слова я выписывала сама: ученики не успевали. Смешной лупоглазый парень с внешностью Теркина, по фамилии Грошев, ездил с моим конвертом в электричке - он жил за городом и зубрил слова. С получки он выпил и потерял конверт. Оказалось, что мы оба помним все слова наизусть. Я снова написала все карточки. В диктовках Грошев изредка писал два-три слова правильно.

Иван Федорович в меня не верил. Он больше не ходил ко мне на уроки и не замечал меня в учительской. Но Евгений Васильевна Сазонова сидела у меня на уроках каждый день. Разбирая со мной урок, она начинала так: "У вас было много хорошего... вот, например..." Она выискивала жалкие крохи успеха и щедро хвалила их, а потом, когда речь шла о недостатках, не судила подсказывала...

Через десять лет я в составе высокой комиссии проверяла школу, где работал Иван Федорович. Он очень волновался. Урок получился плохой. Разбирала я его так: "У вас было много хорошего...". Иван Федорович очень удивился. Он не знал, что этому меня научили в его школе.

Карл Иванович набрал много молодых учителей - у всех были маленькие дети. На переменах мы обменивались впечатлениями о первых шагах и первых словах. Если получка выпадала на среду или субботу, многие приезжали за деньгами с детьми - у дверей школы скапливались коляски, в кабинете папы Карло топали маленькие ноги.

Я завидовала Басе Наумовне Друяновой. Ее дочка была старше моих на полтора года - она уже говорила, И у нее была бабушка, чтобы ходить за ребенком. Кроме того, она преподавала литературу в старших классах и проверяла сочинения, и знала в этом толк. Она была всегда спокойная, всегда ровная, всегда красивая. Ученики ее любили. Мне хотелось быть такой же спокойной, ровной и красивой. Ничего не получалось. Единственное, чем я могла ее перешибить, был аккуратный учительский почерк с правильным наклоном, как на прописях. Но мы редко писали что-нибудь вместе.

Мы дружили - как дружат на работе - по поводу работы. И я смертельно завидовала ей, когда она спокойно и величественно шла из класса, а следом шествовал папа Карло: он был у нее на уроке. И у нее не стучали колени.

Месяца через два после моего появления в школе завуч Иван Федорович ушел на другую работу. Куда-то его перевела инспектор Суховей. Уход его прошел незаметно - просто однажды на месте Ивана Федоровича появился другой человек. В очках, с проседью, похожий на большую добрую птицу. С неизгладимой печатью духовности на лице.

Дочь этого человека сейчас учится вместе с моей дочерью на биологическом факультете. Девчонки подружились еще школьницами, сами по себе, через каких-то своих мальчиков познакомились в филармонии. Ленка возникла у нас в доме в последний год жизни своего отца - он умер от рака. Я люблю Ленку и ценю в ней женственную тишину. Но еще больше я люблю в ней память о ее отце.

В самом звуке его голоса была мягкость. Как он срабатывался с папой Карло, я не знаю - но на нового завуча папа Карло не кричал. И тем более ни на кого никогда не кричал новый завуч. В учительской воцарилась тишина. Ученические очереди к столу завуча почти совсем исчезли: проблема прогулов и отпускных записок разрешалась где-то там, в глубине коридора. Новый завуч проводил перемены с учениками.

Рафаил Соломонович Ланин был прежде всего интеллигентный человек. Это разительно отличало его от всех нас, работавших в школе. Мы числились интеллигентами по социальному положению, а он жил той напряженной духовной жизнью, которая одна дает право называться интеллигентом. Он все читал. Обо всем думал. И не боялся - в те годы не боялся - на уроках и во время перемен спокойно обсуждать с учениками книги, фильмы, газетные сообщения.

В школе о нем ходили легенды. Говорили, что в первые послевоенные годы он руководил всей культурной жизнью Германии. Я спросила его об этом, он засмеялся и сказал: "Я служил в Австрии". Потом выяснилось, что пост, который он занимал, был очень высок.